ЁЖИК ВАЛЕНТИН И УЛИТКА ГРУШЕНЬКА
     Ёжик Валентин обожал август. В августе пир горой, и не жарко.
     Ёжик этот был ужасный обжора, - самый упитанный из ежей, в Лесу под горой. Недаром его величали Валентином. Если с древнегреческого переводить, получится - “здоровый”. Кто-то из прапрапра… у Ежа был греком. С него Валентины и пошли. Все в  роду носили это имя, даже прадедушка прадедушки. И никто не жаловался на аппетит.
     Но Валентин XXXIII  (тот самый, про которого речь!) всех превзошёл.
     Он даже во сне объедался улитками и червяками.
     Он даже по реке готов был сплавляться - за вкусностями - и на деревья залезать. Хотя лазать - его немножко раздражало. Он считал - лазают те, кого едят.
     Как и вся ежиная семейка, наш Ёжик не был вегетарианцем, - что нет, то нет! Но характером при этом отличался вполне мирным. Колючки выпускал лишь в крайнем случае. Рассмешить его было легко, а вот вывести из себя трудно.
     Иногда, правда, он что-то бурчал себе под нос на ходу, но не потому, что был ворчун. Это он музыку сочинял! Джазовые импровизации: “Муравейную”, там, или  “Мушиную“,  “Гусеничную”...  и т.д. На темы дня. В зависимости от того, на что Валентину в тот день повезло. Когда опус был готов, Валентин, от полноты чувств, заваливался на травку и исполнял его а-капелла. У Ёжика был абсолютный слух и большие планы. Он мечтал освоить саксофон и создать джазовый оркестр.   
     Оркестр играл бы прямо на горе! Как на сцене. А лес бы слушал…
     Главное, почти всё есть. Композитор - он сам! Певец - его друг Пётр. Ударных, вообще, - пруд пруди. Белка согласна на шишках стучать, Заяц на желудях. Дятел - в барабанщики не возражает. Гитарист - Ветер. Неуправляемый, конечно, зато моторный! Пианиста бы вот только подыскать.
     Пианиста пока не находилось. Но Ёжик не унывал. Партии продумывал, площадку концертную подбирал, шагами её вымеривал.  Он вообще поспешал медленно. Не то, что друг Пётр.
     Друг Пётр был Воробей. Непоседливый, до крайности. Так и мелькал в воздухе. Будто не воробьём родился, а, скажем, колибри.  
     Пётр с Валентином под одним кустиком на свет явились! Правда, в разном весе. Прошлым летом. Сразу и подружились. Оттого, что были антиподы, - то есть, не похожие ни в чём! Плюс и минус вечно притягиваются. Из любопытства. Хотя искры между ними так и летят!
     Дружить - всегда хорошо. Но в августе всего лучше! Свободного времени, потому что - вагон. Насчёт пропитания можно не беспокоиться, пора-то - самая урожайная. А дни стоят ещё длинные, вольные!
     В лесу благодать! Сыроежками пахнет, спелой травой, черникой-брусникой и хрусткой клюквой. Мухи делаются толстыми и неповоротливыми, не захочешь, - поймаешь. А в могучем Иван-чае мошек вьётся, сколько душе угодно. И дождь идёт не страшный - грибной.  Не жизнь, а праздник!..
     По вечерам, когда солнце скатывалось за гору спелой земляничиной, и воздух становился розовым от закатного сока, Валентин с Петром ходили купаться. Весь август купались. Валентин брызгался в речке, а Петр в пыли. А потом они отряхивались и беседовали.
     Все события своей жизни Ёжик  сравнивал с едой.
     Валентин мог, например, сказать: “улитковое утро”, “червяковский полдень” - стало быть, очень хорошее утро и очень удачный полдень. А уж если “новостей - один комар”, значит, день прошёл не интересно.  “Один комар” - это очень мало, на пол-зуба закуска.
     Валентин говорил афоризмами, а Пётр их оспаривал. Воробей был отчаянный спорщик. Ни дать, ни взять - бойцовый петух!
     - Весна - это завтрак. Осень - это ужин. А август - обе-е-д! - зажмуриваясь от удовольствия, изрекал Валентин.
      Август он почитал до такой степени, что выделял его в отдельное время года. А зиму вовсе не замечал, потому что зимой он спал, свёртывался в клубочек и сопел. Сны смотрел. Зима для него была - ничто.
     Пётр с таким раскладом не соглашался! Петру бы Ежовы заботы! Петр на ногах - день-деньской. Особенно в морозы.  Да зима полжизни занимает. Зима - это борьба.  А август - потехе час!
     - Ерунда, ерунда, ерунда! Август хорош, да короток. Зима - длинна! Жизни не знаешь! - Наскакивал Пётр на Валентина.
     А Валентин добродушно улыбался в свои колючки. Он и не думал обижаться, он к Петру привык. Валентин любовался закатом.
     Вечер спускался тихий-тихий. Даже старая сосна не скрипела, не вздыхала. Пригрелась на горе… Даже ветер угомонился и пошёл на себя в озеро глядеться, как в зеркало. Даже белка не цокала - дремала.
     Разве что кузнечики языком молотили. Так они болтуны известные.  
     Ёжику спорить ни капли не хотелось.
     - Да ну её, зиму, - лениво ронял Валентин, растягиваясь на травке.   
     -Вот ещё! Вот ещё - Возмущался Пётр. - Зима - не фунт пшена! Соня, соня, соня! Зимой вьюги играют фуги. Зимой метель рассыпает трель. Джаз такой, что ого-гой!  
     - Не-а, - добродушно мотал головой Валентин. - Зимой скучно, есть нечего. Да и сквозит. Тебе хорошо, ты на подъём лёгкий. У тебя животика нет. Раз, два и вскочил. А мне-то… пока встанешь, пока животик подтянешь, пока из квартирки высунешься, снегом занесёт.
     - Забодай комара - на диету пора! - Критиковал Валентина Пётр. - Больно толст!
     - Да нет, - вздыхал Валентин. - С диетой сыт не будешь. А сыт не будешь, разве уснёшь?! А не уснёшь, - вес потеряешь!  Иголки к бокам прилипнут! А их у меня пять тысяч!  Диета мне не подхо-о-о-о-дит.
     -  Иголки - отговорки, иголки - отговорки! - Негодовал Пётр.  
     И вдруг, откуда ни возьмись, Улитка. С толстенькими косичками. Косички - два рогалика - к ушкам прижаты. Ушки ма-а-а-ленькие.
     Ползёт прямо на них и не боится.  Улыбается! Щёчки, как два яблочка. А на щёчках ямочки.
     Воробей обалдел.
     - Ты - кто? Как зовут?
     - Грушенька! - сказала Улитка.
     И засмеялась.
     Смеялась она так музыкально, будто ксилофон звенел, всеми своими колокольчиками.
     “Фа диез минор, - пробормотал Валентин. - Точнёхонько в гармонию угодила!”    
     От восхищения он даже сел.
     - Чего это вы так кричите? - мягко спросила Грушенька. - Бабушку мою разбудили. А ей вставать рано. Хотите, я вам на “пианине” сыграю?
     Ёжик уши навострил:
     - А ты умеешь? А инструмент, где возьмёшь?
     - Так вот же! - опять рассмеялась Грушенька. - Всё своё ношу  с собой!
     Её певучий смех отразился от прозрачного ночного воздуха эхом.
     “Феноменально! - ахнул Ёжик. - Теперь в другой тональности, но опять ни одной фальшивой нотки. Прямо что-то из ряда”, - подумал вдруг Валентин так взволнованно, как если бы он был не флегматичный ёжик, а колибри, петух, воробей - в одном лице. Как если бы он был Пётр.
     А Пётр, наоборот, дар речи потерял. Смотрел на Грушеньку, раскрыв рот. Она улыбалась даже, когда не улыбалась, - такие вот чудеса.  
     Грушенька приоткрыла домик-ракушку, а там - рояль!  Не пианино, а вообще - рояль.
     Прищурилась, ударила по клавишам, а потом коснулась их так легонечко, будто бы волна набежала, перекатом перекатилась, камешки пересыпала, а потом опять умчалась; и снова ударила - ритмично и резко, да на педаль ещё наступила, плавно, но сильно...
     Это был всем блюзам - блюз! Музыка такая, джазовая.  
     Ёжик и Воробей сразу про всё на свете забыли. И про споры свои, и про новости, и про комаров с мухами. И даже про то, куда шли.
     Как будто бы их заколдовали. Но самое интересное, что расколдовываться-то - и не хотелось!
     Валентин такого никогда не слышал. И Пётр не слышал.
     Впервые в жизни Валентину стало наплевать на еду. Вернее, нет, не так. Ему было наплевать на то, что Грушенька - улитка. Фу! Он запутался совсем. То есть, ему именно, что было на Грушеньку не наплевать, и поэтому он решил даже сесть на диету, чтобы подружиться с Грушенькой. И в одном оркестре играть!
     Ёжик почувствовал вдруг, как у него каждая иголка и заныла, и запела. А может, это душа его пряталась в иголках до поры, до времени, а сейчас вот стала сквозь них продираться!
     Валентину хотелось одного - аплодировать. Но он не успел, прособирался.     
     Пётр его опередил.
     Пётр захлопал крылышками, захлопотал:
     - Браво - бис! Браво - бис!
     Грушенька поклонилась грациозно и сказала:
     - Ой, объявить забыла, как называется. Август!
     - Я так и думал, - тихо сказал Валентин.
     - Кто вас учил? Кто вас учил? - не унимался Пётр. - Чью школу закончили? Соловья? Совы? Дрозда?
     -  А ничью, - бесхитростно сообщила Грушенька. - Бабушка показала, как на клавиши нажимать. А дальше я сама. Я - самоучка. Я же пою всегда! Как родилась, так и пою. Вот и подыгрываю себе. Ак… Ан… Ой, слово забыла!
     - Аккомпанемент, - подсказал Валентин галантно.
     - Ой, точно! Спасибо, - сказала Улитка Грушенька, благодарно кивнув. Толстые косички-рогалики так и мелькнули в воздухе. Грушенька была, на редкость вежлива. Бабушка хорошо её воспитала.
     - Фен-н-н-н-оменально, фе-н-н-оменально! - Загалдел Пётр.
     - А спойте! - Ни с того,  ни с сего попросил Валентин. - Я вам саккомпанирую на орехе! Саксофона у меня пока нет, а орехи в лесу поспели.
     Орех для Ёжика был всё равно, что кифара. Все греки умеют на кифарах. Им на кифарах - хоть бы что, и без репетиции могут.
     Воробью Петру обидно стало, что Валентин такой быстрый оказался, такой догадливый, с кифарой со своей. Пётр возразить чего-нибудь пожелал,  да так и застыл с открытым ртом. Потому что Грушенька уже запела.
     В мире ещё тише сделалось,  чем было. Потому что все вокруг стали слушать, как Маленькая Улитка  поёт. И гора стала слушать. И сосна. И все, кто в лесу живут. Даже солнце из-за горы выглянуло и тоже прислушалось.
     И все сразу поняли, почему у певицы такое имя. Голос у неё был грушевый. Жёлто-тёплый, низкий, сочный. Волшебный…
     Этому голосу моментально отозвался оркестр. Тот самый, который придумал Ёжик, оркестр, которого до сих пор и в природе-то не было. Оркестр сам не понимал, откуда он появился. Но появился же!
     Белка на шишках стучала, Заяц - на желудях, Дятел - на барабане. Ветер перебирал воздушные струны своей гитары. А Воробей опять всех удивил - на скрипке заиграл. Воробей любил удивлять. Почти так же сильно, как и спорить. Пётр хотел переплюнуть Валентина. Но что ещё важней, - удивить Грушеньку! Произвести на неё впечатление.
     А вот у друга его, Валентина, мыслей не было ни одной. (Даже про то, чтоб впечатление произвести). Только чувства.
     Саксофон, о котором Ёжик всю жизнь мечтал, - вот он, прямо в лапки свалился! Саксофон был золотой, как кора у сосны, когда её утром солнце просвечивает. Саксофон сиял, сверкал в солнечных лучах и слушался Ёжика, как ручной. Валентин выдувал прозрачные хрустальные звуки так привычно, точно всю жизнь выступал с концертами.
     Саксофонист стоял рядом с пианисткой. А пианистка играла, пела и улыбалась.
     Грушенька всегда улыбалась. Потому что желала всем добра. И все начинали желать ей того же самого. В ответ!
     Музыка лилась с горы водопадом, фонтаном взметая ввысь, и обрушиваясь вниз серебром и медью.
     Лес не мог устоять на месте под такую музыку. Лес начал танцевать. Все деревья кружились и хлопали в ладоши. От полноты чувств. Так сильно хлопали, что начали ронять листочки. И листочки тоже закружились…
     Потому что август уходил.
     Но оркестр всё играл и играл, ничего не замечая.
     Только старая Сосна смотрела на Валентина и на Грушеньку и грустила чего-то, и улыбалась чему-то, и задумчиво поводила кроной.
     Наверное, вспоминала себя молодой…