Поиск Форум
 
О проекте
Семейное чтение
Творческая мастерская
Работа экспертной комиссии
Поэты и писатели
Календарь событий
Литературное творчество школьников

Карта сайта

Олег Трушин

Полный список материалов

"ЧЕРНЫШ". РАССКАЗЫ О ПРИРОДЕ

ЧЕРНЫШ
Повесть-быль о волке 


1. Метель 


         Метель началась с полудня. Сыпавший  с самого раннего утра крупными хлопьями снег к середине дня разошёлся в настоящую пургу. Порывистый ветер, что разгулялся в кронах мохнатых елей, срывал снеговую Кухту, осыпая её вниз. Лес гудел и стонал от сильного ветра. Лютовала метель. Накидывала снеговые бороды на стволы деревьев, забивала сколы и древесные расщепы, ложилась тяжёлой ношей на молодые неокрепшие деревца. Под напором снега ломались хлипкие сучья, не выдержав сильного ветра, падали наземь сухары. Всё живое попряталось. Метель накрыла лес особой тишиной - тишиной безжизненного пространства, загнав всё живоё в убежища.  Забилась в дупла птичья мелюзга, не успевшая за короткое утро зимнего дня сыскать себе пропитание. Птицы ещё задолго почувствовали непогодь, сбились в стайки и разлетелись по своим зимним убежищам. Лишь клесты-еловики, вовсе не обращая внимания на ненастье, копошились в кроне самой большой ели, обследуя одну за другой шишки, и растеребив их, чешуйки бросали на снег. Но и они вскоре пропали. Забралась в гайно - гнездо белка, прикрыв вход пучком сухого мха. Сильный, порывистый ветер согнал с кроны ели филина, и тот, легко сорвавшись со своего дневного нашеста, пролетев небольшой путь между деревьями, скрылся в кроне ели, осыпав к её подножию густую снеговую пыль.     
         Из соседнего болота, что граничил с ельником, под самую пургу стронулись лоси. Они стояли в ожидании перехода целую неделю, общипывая верхушки берёзового молодняка да корьяжника, и сейчас скрывая свою тропу метелью, уходили к дальнему стойбищу, отрываясь от преследовавшей их волчьей стаи. Пурга вскорости быстро замела лосиную тропу, и к вечеру от неё осталась лишь едва приметная канавка.
         Чёрный дятел - желна, жалобно простонав на заметающий позёмкой лес, спешно пролетел над самыми кронами елей, укутанных снежной пеленой.
         Лисица, мышковавшая с раннего утра в полевой закрайке, почуяв наступающее ненастье, ушла восвояси, скрывшись в густом ельнике, что самосадом вырос с краю заброшенной вырубки. «Затихли» под пургу заячьи малики, словно и не было заячьих  ночных жировок - кормёжек.
        Всё живое будто бы покинуло лес, наполненный шумом вьюги, верховым ветром, от которого было жутко и страшно. Старые, прожившие не один век, ели ворчали на природное неудобье, ворчали в пустоту зимнего дня. 
         Это была первая метель после недельных трескучих морозов, принесшая лёгкую оттепель, слегка «отогрев» всё живое.
         Там, где ещё прошлой осенью упала вековая ель, вывернув за собой огромный, разлапистый корневой кряж и оголив песчаную почву, у самого комля, прикрываясь выворотнем, свернувшись в клубок, пережидал накатившую на лес метель матёрый волк. Он слегка дремал, прищурив глаза. Его почти совсем замело, и снег уже не таял на его шкуре, превращая волка в снежный ком. 
        Тонкое звериное чутьё, что не единожды спасало его, не подвело и на этот раз, подсказав ему надвигающуюся непогодь. Прошедшей ночью он, выйдя к речке, раскопав хатку под берегом, задавил крупного бобра и теперь, сытый, спокойно пережидал свалившееся с небес ненастье. 
        Волк был стар, но ещё крепок. Он давно уже жил один. Это был волк-одиночка. Когда-то он был вожаком стаи, но после того, как крупный кабан - секач повредил ему кость правой лапы, волк стал хромым. Длительные, многочасовые переходы уже стали трудны для него, и волк предпочёл одиночество. Стая оставила его. И теперь он должен был самостоятельно, надеясь только на свои собственные силы, отыскивать пропитание. Он делал свои набеги на бобровые хатки-норы, которыми были богаты берега лесной речки, придавливал зазевавшихся в лесном неудобье зайцев, случалось, что отбивал у кабаньего стада кабанчика - сеголетка. Волк старался не отходить далеко от деревни, что была всего в нескольких верстах от старого ельника, за которым сразу же открывался простор зарастающий сорным лиственником вырубки. 
        В деревне на мусорной свалке волк всегда мог отыскать что - то съедобное, а если повезёт, то задрать собаку или кошку.
        Когда он заходил в деревню, большинство деревенских псов разом затихало, прячась в своих будках, и волк, если был очень голоден, мог без особого труда прикончить какого-нибудь хозяйского пса. Так он поступал часто, и в деревне хорошо знали о вольном лесном разбойнике, что держит их домовое зверьё в страхе. Несколько раз он устраивал переполох в хозяйских овчарнях, хорошо зная, что после таких набегов на некоторое время он должен был прекратить появляться в деревне. Чувство самосохранения, боязни человека было у него в крови.    
        Но так было только зимой. С наступлением весны о волке забывали и вспоминали лишь тогда, когда при первой пороше на деревенском большаке примечали крупный одиночный волчий след или же когда кто - нибудь из деревенских жителей, проснувшись по утру, видел у своего дома осиротевшую пустую конуру. 
         От старости волчья шерсть давно потеряла свой лоск, поседела, стала сивой. Всё чаще и чаще он стал предпочитать переходам отдых, залегая там, где его бы не могла потревожить опасность. Летом, когда лес наполнялся назойливым комарьём, волк уходил в густой ельник, а осенью дневал у вырубок, там, где было не так сыро. Его охотничий участок не менялся уже два лета. Но вот однажды на его охотничьей тропе появились другие волки, моложе и сильнее его. Волк отступил. Он опасался пришлых волков и однажды едва не был растерзан ими у мохового болота, сумев пробраться лесистой кромкой, окаймляющей болотину, обхитрив стаю. С того времени он стал охотиться с опаской, всегда хорошо оценивая обстановку. 
         Обычно волк не старался залегать на днёвку в ельнике, предпочитая вырубки, густо поросшие мелятником. Он не любил замкнутости и, чем гуще был лес, тем зорче становились его глаза и острее слух. 
         Где-то недалеко от лёжки на самом краю ельника, не устояв против ненастья, ухнула в снеговую пучину огромная сушина. Волк слегка насторожился, поднял голову, слушая лес. Успокоившись, он снова лёг, погрузившись в дрёму. 

2. В начале пути

         Он родился пятым, последним волчонком в логове молодой первоярой волчицы. Был слабым и не отличался особой проворностью. По цвету он был чёрен в холке, и этим отличался от своих серых собратьев. Когда его старшие братья и сёстры припадали к наполненным сытным молоком соскам, пахнущим материнским теплом, он всегда опаздывал и начинал сосать тогда, когда другие, уже наевшись, мирно ворча, расползались в стороны. Ему часто не хватало молока, и он тыкался сырым носом в живот матери в поисках добавки. Так продолжалось несколько дней, покуда волчица, не приметив последыша, не стала подталкивать его первым к обеду. Она осторожно лапой отгораживала его от всех остальных, давая ему возможность первым припасть к еде. 
         На десятый день Черныш открыл глаза и увидел мир - мать-волчицу, таких же как и он, братьев и сёстёр и тёмную нору логова. На семнадцатый день от роду он вместе с другими волчатами впервые вышел из норы. Щуря глаза от яркого света они топорщились на всё, что окружало их логово.  О мире, в котором им предстояло жить, они ещё не знали ничего. Они не знали своей судьбы и самое главное не ведали того, а ждал ли этот мир их.
           Волчата росли быстро. Полтора месяца Черныш вместе с другими волчатами питался материнским молоком, а когда стали крепнуть острые, как шильца, зубы, стал поедать  мясную массу-отрыжку, что приносил волчатам отец-волк. 
          Их логово находилось под корнями старого соснового кряжа. Когда-то на этом месте росла огромная сосна, но не выдержав сильного ветра, завалилась на обрывистый берег речушки, потянув за собой огромный пласт земли, оголив ярый песок, сделав глубокую яму под корнями. Под этим сосновым вывертом и устроила себе логово пара молодых волков, соединивших свою судьбу  на третий год жизни.  Нору раскапывали по очереди. Самец-волк всегда был вторым. Волчица сама определила место будущего логова, как только почувствовала, что скоро станет матерью. Она долго бродила по берегу, пока не определила удобство будущего жилища. Она первой начала копать нору. Волк-самец, словно следовал её указке, тотчас приступая к рытью, как только волчица отходила в сторону и ложилась.  Ярый песок вырывался без труда, и за несколько дней логово было готово. Прямо к берегу, где волки устроили логово, поступали полые воды. Была пора половодья. Снег в лесу сноровито таял, подгоняемый частыми моросящими дождями. Прямо у берега расцвела жёлтым цветом мать - и - мачеха, а в речке сутки напролёт галдели земляные лягушки да жабы. Их лягушачий хор дополняли птицы. На сушине, что стояла неподалёку с логовом, с раннего утра с небольшими перемолчками выбивал весеннюю дробь пёстрый дятел. Иногда в пору его отсутствия на самую маковку сушины присаживался голубь-вяхирь и гулко ворковал на весь окрест свою весеннюю песню. 
         На другом берегу речки был ольхово-осиновый лес, и там токовали глухари. На ток глухари прилетали с вечера, шумно усаживаясь в кроны деревьев, они будили засыпающий лес. Эти шумные всполохи слышали и волки. А по утрам возвращаясь с охоты, они часто поднимали на крыло этих огромных чёрных осторожных птиц. Шум от ударов крыльев этих могучих птиц разносился далеко по округе, и было понятно, что между петухами-глухарями завязалась драка за глухарку - копалуху. Иногда волки охотились на току, и случалось, что удача способствовала им, и они приносили к логову глухаря. 

*   *   *  

       Черныш родился в самое темнозорье, когда ночь встречается с утром, когда на ближнем верховом болоте затрубила журавлиная пара, когда проснувшийся на вершине огромной осины глухарь едва щёлкнул клювом коленце своей таинственной песни, и над ближней вырубкой протянул невидимый в предрассветных сумерках вальдшнеп.        Молодая волчица-мать долго вылизывала Черныша, не давая ему отползти, согревая, подбирая его лапами ближе к тёплому животу. На ближнем болоте заблеял бекас, застонал кулик-первозчик, кем-то стронутый с болотистой мочажины. В болоте ухала неясыть, прощаясь с ночью, и где-то далеко на самой окраине топей ей откликалась другая. Свист утиных крыл разрезал воздух, а над болотиной тянулся едкий, густой туман.   
        Рассвет нового дня ещё только зачинался, и на небосводе ещё яркой звездой светилась Венера. Её окружали большие и малые звёзды, угасающие с каждой минутой рассвета, а Венера, по-прежнему дополняя молочный полусерп луны, ярко светила над лесом. Волчата тонко скулили, слепые и беззащитные, тянулись к матери, требуя тепла и молока. В волчьем логове началась новая жизнь. Волк-самец теперь не залазил в логово. Волчица-мать не подпускала его близко к детёнышам и была постоянно при волчатах. Придя с охоты, он залегал в нескольких метрах от логова в гуще можжевеловой поросли, откуда было далеко видно русло реки и оба берега. Теперь он должен был охранять логово и волчат от врагов. Поиск добычи было теперь его главным делом - нужно было кормить волчицу с волчатами. Он добывал всё, что мог найти в лесу. Иногда заходил в деревню, откуда приносил гусей и кур, ловил в реке рыбу. Несколько раз добывая пищу, он едва не поплатился своей жизнью, застигнутый врасплох у самой деревни охотниками-волчатниками. Он почуял их раньше, чем они увидели его и стали стрелять из ружей. Волка спас лес. 
 

3. Оклад 

      Несколько дней кряду в самое полнолунье стояли жуткие морозы, давившие лютым холодом воздух. Выстуженный лес трещал от наседавшего холода. Ночами мороз был таким сильным, что даже зайцы, с вечера наследив на жировках, предпочитали поскорее залечь на лёжку. Только голодный филин своим страшным уханьем тревожил лес. Иногда его огромный силуэт внезапно возникал на фоне ночного леса и также таинственно пропадал. 
     Волки выходили на охоту с вечера. Стая состояла из матёрых и прибылых, двухгодовалых  волков. В одну из ночей они зашли в деревню и опустошили одну из колхозных овчарен, зарезав с десятка полтора овец, что были в хлеву. В овчарню они забрались с угла строения, сделав в мёрзлой земле подкоп и выдрав зубами гнилой деревянный подбор.
      О волчьей стае, что орудует в местных лесах, хорошо знали жители окрестных деревень. У многих деревенских охотников - гончатников в последнюю осень пропали гончие, снятые с гона волками. 
       Долго готовились охотники к окладу стаи. Искали волчьи следы - переходы, находили тропы стаи и наконец приметили, что волки стали часто останавливаться на отдых в плотном ельняке. 
        Оклад готовили наскоро. Флажили с двух сторон, чтобы управиться засветло. Осторожничали, не нарушали покой леса, зная тонкое волчье чутьё. Тихо, боясь стронуть стаю, опутывали ельняк шёлковой верёвкой с нанизанными на неё красными тряпицами,  прихватили часть вырубки, окрайку верхового болота, где накануне один из охотников и наткнулся на волчью тропу, что тянулась под покров ельняка. Волки могли стронуться с места в любую минуту, поэтому с окладом решили не медлить. У поля, что выходило к самой деревне, свернули снова к вырубке, обогнув березовую рощу. Глубокий снег осложнял ход по лесу, проваливая лыжню. На вырубке лыжи то и дело путались в берёзовом мелятнике. Окладчик, шедший вторым, безконца поправлял верёвку с флажками. Очень торопились. Красные тряпицы были приметны на белом снегу. При лёгком дуновении ветра они начинали трепыхаться, словно живые. Но самое главное - они держали человеческий запах.        
         Иногда из-под лыжни, взметая снеговую пыль, поднимались тетерева или рябчики. Выпорхнув из своего снегового убежища, они усаживались на ветви ближайших деревьев, но увидев людей, тотчас срывались с места скрываясь в густу леса. Стайки мелких птиц шумно кочевали в поисках корма: хохлатые синицы, поползни, пищухи - всех сплотила зима. Стронутый окладчиками из елового валежника заяц-беляк на больших махах, утопая в рыхлом снегу, в секунды перемахнув просеку-волок, скрылся в еловом подросте старой вырубки, сбивая с еловых лап снежные комья. Глухарь, кормящийся хвоей в кроне одной из сосен, росших на самой гриве мохового болота, заслышав людей, шумно забил крыльями и спланировал в лесную чащу. 
          За полчаса до окончания оклада начал подниматься верховой ветер. Застонали кроны деревьев, зашумел лес. Хмарь усилилась, застилая небо плотной пеленой снеговых тучь, а спустя некоторое время, посыпались с небес невесомые, подгоняемые ветром снежинки, закрутила низовая позёмка, и стало очевидно, что вскоре начнётся сильная метель. Так и случилось. Флажить закончили уже под начавшуюся пургу, но дело было сделано, и теперь нужно было ждать наступления утра. Волки были в окладе.


4. Гибель логова

       Черёмуховые холода в ту весну задержались надолго. Дождило. Даже яблоневый цвет сошёл в тот год раньше обычного. Долгожданное тепло пришло лишь в самом конце мая, после проливных дождей. Наступало лето. 
       Волчата всё меньше времени проводили в логове, предпочитая тёмному уюту норы пространство вокруг норы. 
             С каждым днём подрастающие волчата требовали всё больше и больше пищи, и волки-родители были вынуждены проводить на охоте всё дольше времени. Когда родителей не было рядом, волчата были предоставлены сами себе.
            Черныш был самым любопытным и смелым волчонком. Вовсе не обращая внимания на своих сестёр и братьев, он порой в одиночку далеко отходил от логова. Чаще всего он спускался к реке и ловил на прибрежном мелководье лягушек. Эта охота доставляла Чернышу огромное удовольствие. Он плескался в воде, скрадывая лягушек, а наигравшись и наохотившись, укладывался возле речного берега, там, где земля была устлана мягким и нагретым на солнце мхом-сфагнумом, по которому росли плотные кустики черники и голубики. Иногда он устраивался прямо за логовом, и ему было хорошо видно, что происходило возле норы. Так он мог подолгу лежать в ожидании, когда придут родители-волки. Иногда он дремал, положив голову на вытянутые лапы. Врождённый инстинкт чуткого сна всегда держал его настороже. Сорочья стрекотня, резко пронзительный крик соек настораживала его, так как это были явные ориентиры  возможной опасности. И однажды это спасло ему жизнь.
            В один из солнечных деньков Черныш, наигравшись с другими волчатами, залёг на тёплом мхе в густых можжевеловых зарослях. Вдруг он услышал непонятные и вовсе неведомые ранее звуки. Это был разговор людей, которые неожиданно появились у логова. Их было двое. Черныш хорошо видел, как они ходили возле норы, отшвыривали ногами кости, раскиданные возле логова после волчьего пиршества. Один из них, встав на колени, попытался заглянуть вглубь норы, а потом, поднявшись, долго о чем-то разговаривал со своим напарником. 
           Волчата были в норе. Причуяв людей, они затихли. Черныш плотно прижался к земле, внимательно наблюдая за людьми.  
           Как люди нашли волчье логово, Черныш конечно не знал. В ту пору, когда человек неожиданно набрёл на только что обустроенное волками логово, он ещё не появился на свет. Тогда люди решили выждать время. И вот они пришли к логову тогда, когда волчата подросли и немного окрепли.
           Люди стали раскапывать нору, откидывая далеко в сторону песок. Через некоторое время они достали из разорённого логова скулящих волчат, погрузили их в холщёвый мешок и ушли. Люди ушли той же тропой, по краю лесной речки что и пришли и Черныш слышал, как чавкала под их сапогами болотистая земля на том берегу, где рос ольхашник.
           То, что пришедшие к логову люди, разорив его, забрали волчат, видел не только Черныш, но и волчица. Она подошла к логову как раз в тот момент, когда люди начали раскапывать нору. Она затаилась в густых зарослях молодых елочек, гуртом росших у  речного берега, и наблюдала за происходящим. Она ещё не знала, что из всего её выводка уцелел Черныш и, так же как она, со страхом наблюдал за происходящим у логова. Заявить о себе, выдать своё присутствие, заступиться за погибающих волчат волчица- мать не могла. Страх перед человеком останавливал её. Она видела, как люди навсегда уносили от неё волчат, и ничего не могла с этим поделать. 
            После того, как шаги людей стихли, волчица ещё долгое время не выходила из своего укрытия, опасаясь их возвращения. Людей больше не было. Но она всё равно не хотела подходить к разорённому логову, топталась на месте, поскуливала, но материнский инстинкт всё таки заставил её приблизиться к теперь уже осиротевшему дому. 
            Над лесом, тяжело взмахивая крыльями, пролетел ворон. Усевшись в самую гущу еловой кроны, он тревожно гакнул несколько раз и, вновь слетев, скрылся за лесной грядой.
            Приближаясь к логову, волчица заслышала шорохи в можжевеловой поросли. Остановилась. И тут ей навстречу выскочил волчонок. Это был Черныш. Чудом оставшийся в живых волчонок закрутился вокруг  матери, стараясь прижаться к её ногам, ещё в сущности плохо понимая, что произошло. 
           Волчица не подошла близко к разорённому логову. Она спустилась к реке и стала жадно пить проточную воду.  Начинало вечереть. Нужно было уходить от ненавистного ей, опасного места. Люди могли вернуться сюда вновь. Она не стала дожидаться волка. Он сам вскоре нашёл её по следам в старом горельнике. 

5. И снова люди…

       Волки обустроили себе новое логово. После постигшей их беды, они нашли своё пристанище в старом горельнике под ворохом полусгнивших, обугленных в пожаре деревьев, что сгрёб бульдозер в бесформенную кучу. 
       Волчица-мать сама выбрала это место, подальше от того, где люди разорили её логово. Теперь покидая каждый раз логово и возвращаясь обратно волки переходили канаву-ров, наполненную водой. Вода там не пересыхала даже в жаркие летние дни - так они прерывали водным потоком свой след-тропу, маскируя её.
        Когда-то на месте горельника возвышался вековой сосновый бор. Пожар свёл его до самой лесной речушки, обнажив её узкое русло. Теперь она несла свои воды по пожарищу, и в некоторых местах её русло было сильно завалено обгоревшими деревьями. После того, как бор сгорел, этот участок леса стал мёртвым. Большинство зверей старалось избегать гари. Лишь изредка на лесное пепелище выходили лоси, державшиеся в кущах молодой берёзово-осиновой поросли. Лоси сторонились   большого пространства гари и старались обходить его стороной. Набегали в гарь по зиме зайцы, да стегали строчный след лисы. По весне на ямах, что образовались после тушения пожара и со временем заполнились водой, шваркали селезни, а у бровки, где оканчивалась гарь, у самого бережка облюбовали токовище тетерева. Тетерева не залетали вглубь горельника и теснились у его края. Спустя время по гари мало-помалу стал подниматься молодой берёзовый порост, сосновый самосев. Стал оживать очажками зелени горельник, залечивая раны, нанесённые огнём. Безлесье постепенно затягивалось мелколесьем. Тупо росли деревца. Не в пользу был им, вольный простор. Мёртвой была земля гари. 
        В гари Черныш добыл свою первою серьёзный трофей - горностая. Это были уже не лягушки в речной заводи, с такой добычей нужно было уже сражаться. Он схватил горностая на берегу речки среди древесных завалов, когда тот, замешкавшись, решил перебраться через русло. Волчонок настиг его в один прыжок и подмял под себя передними лапами. 
        За лето Черныш окреп, подрос. Он уже забыл о той трагедии, которая случилось со старым волчьим логовом. Черныш жил новой жизнью.       
       Люди редко заходили в горельник летом. Пустой с иссохшими чахлыми соснами, местами заболотившийся, он мало кого привлекал к себе. Он тянулся на десятки вёрст. Очень редко волки слышали человеческие голоса приблудившихся на окраину горельника грибников или ягодников, и лишь однажды Черныш вновь увидел людей. Это случилось совсем неожиданно. Черныш расположился на мягкой моховой подстилке, нежился в лучах вялого августовского солнца, дремал. Жизнь в горельнике была спокойной и бояться, как ему казалось, было нечего. Сначала Черныш услышал шаги, а потом увидел людей. Хорошо понимая опасность, волчонок прильнул к земле и стал наблюдать, как люди собирали ягоды.  Они разговаривали меж собой, отмахивали руками наседавших слепней.  Люди ушли также незаметно, как и пришли. Это была вторая встреча волчонка с людьми - его врагами. Он старался больше не выходить на эту брусничную поляну, предпочитая сосновый мелятник, что рос по бугру гари.  

6. Поединок

       В первый год жизни Черныша осень пришла рано. Прохладные росные ночи августа сменились холодными дождливыми днями сентября. Вымотанный дождем и прихваченный холодом ночи, быстро пожелтел берёзовый лист, зардели багрянцем осины. Налился медью папоротник, и появились в лесу дружные осенние грибы. День-деньской не смолкало по лесам ауканье грибников. Потихоньку ото дня ко дню приближалась пора шумного листопада. Стая за стаей потянулись с родных просторов перелётные птицы, и вот уже журавлиные караваны огласили курлыканьем  синеву сентябрьского неба. Черныш часто слышал с небес их грустное прощально-томительное курлыканье. Иногда он подолгу смотрел, как хаотично кружили над гарью эти огромные долговязые с широким размахом крыльев птицы. А потом, выстроившись в ровный клин, улетали в неведомую даль. 
      До первых зазимков молодая волчья семья держалась на старом горельнике. В свою первую осень на зорях Черныш часто слышал неведомые ему до селе звуки. Они были громкие, трубные и долго тянулись эхом над гарью. Это ревели лоси-рогачи, зазывая друг друга на турнир. Стояла пора лосиного гона.  И вот однажды у гаревых топей на вечернем закате Черныш повстречался с лосем. Огромный бык, ломая вокруг себя берёзовый молодняк, вышел на окраину гари, за которой простиралось болото. Глухарка, проквохтав низко пролетела над болотом в глубь горельника. Лось остановился. Слушал. Словно ждал кого-то. И вот из глубины перелеска, что окружал болото, раздался лосиный стон, послышался шум ломающихся под напором могучего зверя деревьев, чавканье болотной жижи под напористым шагом лося-быка. Тот уверенно шёл на поединок. 
     Рогач, взбивая копытом мшарину, шагнул навстречу сопернику.
     Оранжевый закат гасил день. Заухала неясыть, предвещая наступление ночи. Млечная дымка остывающего воздуха тянулась над болотиной. 
      Быки сошлись у самого болотного бочага. Низко наклонив могучие головы, лоси сошлись в поединок. Костяной, глухой звук нарушил тишину вечереющего леса. Ни один из лосей не желал уступать друг другу. Лоси, словно две скалы, стояли друг против друга, сцепившись рогами, низко опустив головы. Тяжёлое дыхание лосей было страшным. Казалось, сама земля дышала под копытами рогачей. 
       Черныш, припав на лапы, наблюдал за происходящим, затаившись у выворотня поваленной много лет тому назад старой сосны. Ему хорошо была видна схватка лесных великанов. Иногда он поднимался и вприсест наблюдал, как мерились силой быка-рогачи. Зыбкая, болотная масса вскипела под копытами дерущихся лосей. Крепко-накрепко сомкнулись их рога. И в какой-то момент один из лосей взял верх над соперником, едва не свалив его. Побеждённый лось отступил в сторону и удалился. 
        Сумерки сгустились над лесом, когда поединок закончился. Рогач - победитель вышел на кромку гори и тут увидел Черныша. В одно мгновение разъяренный лось, храпя, шагнул в сторону волка и склонил горбоносую голову, увенчанную грозным оружием - рогами-лопатами.
        В несколько  шагов лось оказался у того самого соснового выверта, где таился Черныш, и ударил корни рогами. Черныш, взвизгнув, отпрянул в сторону и скрылся в густоте молодого берёзового подроста. Несколько отбежав, он остановился и слушал, как разъярённый бык ломал рогами высохшее корневище сосны. Его страшный стон то и дело разносился по засыпающему лесу, расплываясь громным эхом, заставляя поскорее уходить от опасного места.
        На небосводе вспыхнул ковёр звёзд. Растущая луна развернулась рожками к востоку, и её тусклый ленивый свет едва скрывал звёзды. 
 

7. Зазимье в старом логу. 

      К первым зазимкам волки откочевали к старому логу, что тянулся от горельника к вековому бору. Это была лощина, густо поросшая орешником - лещиной, местами чередовавшаяся с плотным еловым подростом. В глубине лога протекал ручей. Здесь в логу волки дневали, отлёживаясь перед и после охоты.
        Весной в старом логу по берегам ручья распускались желтым цветом калужницы, на замшелых склонах, словно вырвавшись из плена еловой тени, зацветал ландыш. Нежно-пряный аромат его цветов наполнял лесную ложбину. А чуть раньше, едва стаивал на южном склоне лога снег, появлялись подснежники. 
        С весной оживал лог пением птиц. На маковках старых елей на зорях пели чёрные дрозды, а на огромной сухой сосне ворковал голубь-вяхирь. В еловом подросте шныряли зарянки, и их звонкое переливистое пение будило лог на утренних зорях и провожало ко сну на закатах. В пору половодья лесной ручей наполнялся талыми водами, притопляя берега, и шумный поток, натыкаясь на водные преграды пенился в омутках.
        Весна плавно переходила в лето, и лог созревшим черничником привлекал глухариные и рябчиные выводки. Боровая птица держалась на ягоднике долго, до самой осени  не спадала ягода на чернике - сказывалась близость воды.
         Как только начинал осыпаться орех с лещин, в лог набегали белки и сноровито шуршали в лесной подстилке в поисках лакомства.
         В дупле старой иссохшей и изломанной сосны из года в год селилась пара чёрных дятлов. Их пронзительные крики будили всё живое вокруг. К осени дупло пустело, и над логом устанавливалась давящая тишина предзимья. С ольх и лещин, растущих по берегам ручья, быстро опадала увядшая скрюченная листва, устилая берега бурым ковром. С самого листопада и всю зиму, у лесного ручья держались рябчики, и их мелодичные посвисты были постоянно слышны.           
        Следы волчьей стаи часто видели на лесной конке - дороге, служившей много лет для конного извоза. Конка тянулась от деревни к самым дальним сенокосным лугам. Случалось, волки по ночам подходили близко к деревне. И тогда деревня замирала, молчали дворовые псы, чуя верную гибель. А по утрам деревенские жители видели на окаёме просёлочного большака волчьи следы, озирались по сторонам, словно стараясь увидеть своих извечных, лютых врагов. А волки тем временем уже отлёживались в непролазном логу, дожидаясь вечерних сумерек, чтобы вновь выйти на охоту. Уходя на днёвку, волки шли цепью по правому склону ручья, а затем брали тропу по его руслу, сбивая свой след водой. Затем они поднимались на левый склон и уходили в густой ельняк. Черныш на всю жизнь запомнил эту спасительную тропу, что вела в глубь старого лога, и не единожды, уже будучи матёрым волком, пользовался ей. По этой тропе он во главе стаи уводил сородичей от преследования людей и пользовался тропой, когда стал волком-одиночкой, покинувшим свою стаю из-за болезни. 
         Здесь в старом логу по первозимью, Черныш добыл в стае свою первую добычу - пегого гончака, которого завёл в лог к реке матёрый лисовин. Лис знал, что в логе всегда дневали волки, и вёл свой гонный след прямо к кромке лесного ручья через лесной бурелом. Лисовин был уверен, что волки обязательно встанут на след лёгкой добычи, и как только он только перемахнул старый лог, азартный гон тотчас стих. Волки взяли того гонного пса у старых кладей, что были положены когда-то через ручей и теперь совсем изгнили.
         Чернышу тогда шёл второй год. Он беспрекословно подчинялся воле вожака, и в той охоте должен был отрезать след гончаку, чтобы тот не ушёл из засады обратным следом. Выжлец, наткнувшись на волчий запах, замер. Он попытался уйти от опасного места своим старым следом, но ему не суждено было этого сделать. На обратной тропе его ждал Черныш. В мгновение волк задавил гончего, впившись острыми клыками в шею выжлеца. Запах свежей крови пробудил в Черныше ярость злобы. Подошедшие волки завершили финал охоты. 
          В деревне знали о том, что в старом логу таится волчья стая. Однажды охотники уже флажили окладом лог, пытаясь истребить волков, но всё было тщетно - волки ушли из оклада раньше, чем лог был взят в кольцо. 
          С началом крепких зазимков волчья стая всё чаще и чаще выходила в деревню. Это были ночи тревоги для деревенских жителей. Случалось что волки беспрепятственно разгуливали по деревне, не боясь что, будут застигнуты человеком. Тогда в первые свои годы жизни Черныш хорошо понял, что человека не нужно бояться, его нужно остерегаться, и что человек сам боится его, потому что нет в лесу равных волку.

8. Голод

       Огромный глухарь с шумом, взрывая вверх клуб снежной пыли, поднялся на крыло. Ещё с раннего вечера, он пробил в снегу укромную лунку и дремал, окутанный со всех сторон снежным покрывалом, переваривая в зобу грубую сосновую хвою. И не покинул бы он своего ночлега, если бы не волчья стая, стронувшая его с лесной поляны в ранний предрассветный час.
       Внезапный подъём глухаря остановил волков. Лес ещё спал. В воздухе стояла тревожная морозная тишина. 
       Всю ночь волки продержались у деревни, то обходили её по кругу, то приближались к крайним домам, то осмелев вышли на деревенскую улицу. Эта ночь охоты не принесла им удачи. В крайних домах люди не спали. Топилась печь, и едкий запах дыма резал волчий нюх. Слышались голоса людей в избах, и волки, опасаясь быть замеченными, свернули в прогон - дорогу между домами и ни с чем ушли в лес. Скоро уже нужно было двигаться на днёвку, но волки были голодны. 
      В глубине леса ухал филин. Лисица, учуяв волчью стаю, сошла с тропы и потянула свою цепочку следов к развалинам старой фермы. 
      Голод мучил волков. Вторые сутки они были без добычи. Прошедшей ночью они сумели подойти к овчарне, но остановившись поодаль, долго не решались приблизиться к ней. Старая волчица первой подошла к хлеву. Остановилась. Слушала. Черныш внимательно наблюдал за волчицей. Это была его мать, когда-то единственного спасшегося волчонка из того самого логова, что разорили люди. Тогда она была молодой волчицей,  теперь в стае ей подчинялись даже старые волки.
      В хлеву послышался шорох. Овечий дух не давал волчице остановиться. Добыча была слишком близко. Она начала с усердием копать снег под левым углом овчарни, что был рядом с дверью. Она не знала, что человек - хозяин овец не спал и с минуты на минуту должен был выйти во двор, чтобы взять охапку дров. 
      Стояла морозная звёздная ночь. Низкая луна светила нарождающимся полумесяцем, скрываясь за грядой ближнего леса.   
      Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел человек. Шум у овчарни привлёк его. Было слышно, как шарахались в хлеву овцы, потревоженные кем-то. Подойдя к двери овчарни, он увидел разрытый снег у нижних брёвен и комья стылой земли, выброшенные наружу. Волки! Человек осмотрелся. Но никого не было. Стая уже уходила к лесу. Как только скрипнула дверь избы, волки тотчас поспешили от опасного места. 
      Волки, отдолившись от деревни, пошли зимником в сторону ближней засеки, где вот уже которую неделю работали лесорубы. Днём волки, находясь на лёжке у овражистого берега реки, слышали громкие людские голоса, рёв бензопил и стук топоров, слышали, как валились наземь спиленные деревья. К вечеру лесорубы уезжали. Их увозила большая машина, которой были совсем нипочём глубокие снега. Она громко ревела мотором, пробираясь снежной дорогой в глубь леса. 
       С краю самой большой вырубки среди свежих пахнущих смолой пней у груды спиленных сосновых стволов стояла рабочая бытовка. У потухшего костра на пне стоял чёрный от копоти чайник, были брошены наземь едко пахнущие гарью и соляркой тряпки.
        Волки, с минуту-другую потоптавшись на краю вырубки, ещё раз остановились у костровища, а затем подошли к бытовке. Запах человека держал волков в напряжении. Но ноющее чувство голода одолевало хищников. 
        Черныш, как и все волки, искал пищу. Мясо того кабана - сеголетка, что задавила стая у реки, уже давно переварилось, да и досталось ему на том пиру совсем немного. В эту морозную ночь Черныш в первый раз остро ощутил чувство голода. В желудке давила острая боль. Его уже мало интересовала стая, такая же голодная, и каждый волк в ней, испытывая природное чувство самосохранения, думал о том, где можно насытится. 
         Там, где лесорубами были расставлены пеньки под стулья и стол, была вырыта потайная яма, в которой хранились продукты - хлебные буханки, куски сала. Яма была прикрыта сосновой каткой, сбитой стальными скобами. 
         Запах съестного, хранимого в яме, тотчас привлёк волков. Почуяв в земляном тайнике пищу, Черныш, как и другие волки, принялся настойчиво грызть выстуженные морозом брёвна, что прикрывали яму. Иногда его зубы впивались в стылую землю.
         Ворон, частенько прилетавший на бивуак лесорубов, заприметив волчью стаю, пролетел мимо, тревожно гакнув на просыпающийся зимний лес. 
         Наступило утро. Шум приближающейся машины отогнал волков от лесосеки. Повинуясь врождённому инстинкту страха перед человеком, волки ушли. Они уходили ни с чем. Озлобленные и голодные. Они ещё долго слышали за собой голоса людей, рёв мотора. А люди видели многочисленные волчьи следы, озирались вокруг, пытаясь увидеть хищников. Кто-то из лесорубов даже попытался пройти по волчьим следам, уходящим в глубь леса, но решив не рисковать, вернулся назад.       
         Больше недели голодала стая, покуда на лесной вырубке волки не наткнулись на тушу павшего лося и продержались у ней более двух суток, оставив от лося изодранную шкуру и растасканные по вырубке кости.

9. Облава.

       В одну из самых трудных для Черныша зим, стая делала большие переходы. Снега было много, и волки, утопая по брюхо в рыхлой снежной пелене, старались чаще выходить на наезженные лесовозами дороги, проходя по ним значительное расстояние. Где бы ни появлялась волчья стая, о ней сразу узнавали в окрестных деревнях. То охотники натыкались на волчьи тропы, то припозднившийся в вечёрку путник заприметит на просторе поля волчий силуэт, а то и мёртвая тишина деревни насторожит - знать волки появились. 
       И вот однажды набрёл на волчьи следы один местный охотник. След был свежий. Волки прошли перед самым рассветом. Лайка, плотно прижавшись к  ногам хозяина, наотрез отказывалась идти в лес, скулила, тревожилась. Сначала охотник не понимал в чём дело, а как только вышел на волчий переход, то сразу оценил случившееся. Идти с собакой дальше было нельзя. Волки не должны были уйти далеко. 
       Пара тетеревов, держа путь к берёзовой роще, пролетела над низкорослым леском, где стоял охотник с собакой.
       Волки могли лечь в низине, ближе к речному руслу. Место там труднопроходимое, молодой березняк с осинником запленили весь речной берег. Когда-то там рос сосновый бор, но его уже много лет тому  назад свели подчистую. Не одну зиму гремела там лесорубочная техника, пока не обезлесили весь правый берег реки. 
        Не чувствуя опасности, стая остановилась на днёвку именно там, где и предполагал охотник. 
        Заснеженный лес молчал. Его тишину нарушала только пара хохлатых синиц, суетящихся в еловом подросте, да постукивание дятла на своей кузне.
        Выбив в глубоком снегу лёжки, свернувшись клубками, залегли волки. Они не знали, что в деревне, которую они миновали ночью, пройдя краем поля, уже собираются охотники. Они уже приготовили к окладу ярко-красные флажки, нанизанные на шёлковую верёвку, плотно накрученную на деревянные катушки. Охотники наскоро должны были сделать оклад и уже завтра расправится с волчьей стаей.
        Волки мирно дремали в тишине зимнего леса пока они были сыты. Здесь у деревни они должны были задержаться на некоторое время. Волчица не зря привела сюда стаю - за деревней находилась колхозная ферма. 
       Поскрипывая лыжами, охотники протаривали по рыхлому снегу окладной путь. Охотники - окладчики шли в разных направлениях, и у каждого за плечами была огромная катушка с красными флажками. Яркими языками красовались они на белом снегу, и было в них что то устрашающее, неестественное для этой белизны зимнего леса. При каждом дуновении ветра клочки кумача начинали трепыхаться и становились похожими на языки пламени.
        Охотники спешили. Оклад нужно было довершить до темноты. Зимний день короток. Оклад делали вслепую, то есть наугад, боясь с каждым шагом наткнуться на выходной волчий след. Когда пути окладчиком сомкнулись, они облегчённо вздохнули. Волки в западне!
         На рассвете волки услышали в лесу людские голоса. Люди кричали, свистели, били по деревьям палками. Голоса были слышны со всех сторон, они окружали, наводя страх и ужас. Нужно было уходить. Черныш, находящийся в стае, пошёл следом за матерью.
         Первой на флажки наткнулась старая волчица. Она остановилась в нескольких метрах от линии оклада. Затихла. Не единожды попадавшая в оклады, она знала, что охотники где-то рядом. Волки, следовавшие за ней, затоптались на месте и начали разбредаться в стороны. От флажков тянуло человеческим запахом. Идти вперёд было нельзя, и волчица нарыском пошла вдоль оклада, прикрываясь мелятником, уводя за собой волков. Черныш шёл четвёртым. Черныш хорошо чувствовал чуждый для него человеческий запах - запах врага. Но откуда взялись за ночь эти лоскуты, так зловеще дёргающиеся на ветру? 
         И в какую бы сторону ни шли волки, флажки были везде. Волки пытались выйти из оклада, спустившись в болото, но и там их остановили красные флажки. 
         Вскоре послышались выстрелы. Один, второй, третий… Они были похожи на хлопки, едва возникающие и тотчас гасимые заснеженным лесом. Волки заметались. Для многих из них в этот зимний день часы жизни были сочтены. Никто не знал, в каком месте вдоль линии оклада находятся охотники-стрелки. Черныш видел, как споткнувшись от выстрела, упал в снег его сородич волк-переярок, второй год ходивший в стае. Он, словно подкошенный, ткнулся мордой в снег и, не издав ни звука, лишь забил задними лапами в предсмертной агонии.
         Второй выстрел предназначался для Черныша. Но волк сумел увернуться от жалящей картечи. Черныш быстро сообразил, что нужно держаться подальше от линии флажков, там нет охотников. Так природная смекалка подсказала ему уйти в глубь леса и там затаиться. 
         Загонщики прошли совсем рядом с Чернышом, когда он увязший в снегу, затаившись у огромной ели, пережидал, когда закончится это страшное для его стаи утро. 
         Снова люди пришли за его жизнью. За его вольной, дарованной природой жизнью. И едва не забрали её. Эти самые люди когда-то отняли жизнь у его братьев и сестёр, уничтожили дом. И вот теперь они уничтожили стаю, с которой он выживал в суровое зимнее время. 
        Несколько часов провёл Черныш в своём укрытии. Он слышал далёкие, теряющиеся в заснеженном лесу людские голоса, крики. Слышал, как ревели моторами бураны, вывозя с линии флажков убитых волков. Но он ещё не знал, что из всей волчьей стаи, с которой он встречал это утро, он остался один. Погибла от картечи и его мать - матёрая волчица, ходившая во главе стаи. Так Черныш полностью осиротел. Для него начиналась новая жизнь - жизнь волка - одиночки. Приближающаяся ночь была для него не просто ночью новой жизни, а новым временем, в котором только он один был за себя в ответе. А впереди была ещё зима, в которой нужно было суметь остаться в живых.  

10. Зима одиночества. 

      Первую одинокую зиму Черныш провёл в окрестных лесах той самой деревни, близ которой погибли его сородичи. Его одиночные следы частенько видели на старом скотомогильнике, куда Черныш выходил очень часто. То, что он находил там ночью, быстро съедалось, а на остатки трапезы по утру слетались сороки и сойки. Паслись около скотомогильника и лисицы. Но завидев волка, онистарались не подходить близко и скрывались. 
      Однажды Черныш едва не погиб под копытами лося. Было это на вырубке, куда зашли на кормёжку лоси. Там их, объедающих маковки ветляка, и выследил Черныш. Их ночной переход к вырубке он обнаружил у бора и в короткое время настиг стадо у мелколесья. Пара лосих с телками-первогодками и бык кормились, не чувствуя опасности. Первым Черныша заприметил бык. Раздув ноздри,  грозно фыркнув и выпустив пар в морозный воздух он развернулся в сторону еловых крепей, где затаился Черныш. И вдруг внезапно бык шаг  за шагом направился к тому месту, где находился Черныш. В какое-то мгновение резкий выпад лосиных копыт едва не настиг Черныша. Волк, мгновенно отскочив в сторону, перескочил канаву и потерялся из виду. Черныш некоторое время слышал глухое храпение лося и треск ломающегося позади ветляка, но потом всё стихло. Лось вернулся в стадо. 
      Черныш ещё несколько дней пытался следить за передвижением лосиного стада, но вскоре поняв, что ему в одиночку не совладать с такой добычей, решил оставить преследование. 
       Для пропитания спасением для Черныша были зайцы-беляки. Их в ту зиму было много. Охотился он на них на заячьих жировках, приходя туда немного загодя, перед рассветом и дожидаясь заячьих появлений.
       На днёвку Черныш отправлялся в еловую чащу, что была с краю бора, где когда-то было то самое логово, в котором он появился на свет. 

*   *   * 

       Совсем близко от Черныша проскочил на больших махах заяц-беляк. Волк лишь слегка приподнял голову на внезапно возникший шум. Пурга почти совсем замела волка, превратив в сугроб. Снег, налипший на ветви елей, под своей тяжестью срывался вниз, выбивая в снеговом покрывале лунки. Где-то под снегом пискнула мышь. Пурга не прекращалась. Черныш вновь сомкнул глаза в полудрёме. 
       

*   *   *   

       Точно так же, как и в эту ночь, Черныш в свою первую одинокую зиму не единожды коротал ночи в пургу. Иногда он тоскливо начинал выть. И этот протяжный, пугающий всё живое вокруг вой разносился на добрые вёрсты. В этом вое была тоска одиночества, боль от схватки с жизнью, которую вёл этот прибылой волк, едва вступивший на тропу жизни и в одночасье в суровое время года оставшийся один. 
       На старом откосе у реки росла огромная сосна. В пору вешних разливов её корневище подмывалось, и в одну из вёсен дерево упало. Черныш любил лежать у огромного комля этой сосны, вытянувшись вдоль ствола. С этого места был хороший обзор.
       На противоположном  берегу была огромная бобровая хатка. Зимой река была скована льдом, и хатка была сильно занесена снегом. 
       Черныш много раз интересовался хаткой, обходил её по кругу, но раскапывать не пытался. 
        Там, где у реки был омуток, и вода, играя подо льдом, замывала берег, зимой часто образовывалась промоина, через которую хозяин хатки выходил в прибрежный осинник. От реки к лесу вела намятая им тропа. Черныш, находясь на лёжке, иногда видел, как бобр, показываясь из омутка, выбирался на свою тропу. Он выходил на берег, перебирал передними лапами свою грубую шерсть, встряхивался, и неуклюже добираясь до осинника, принимался его грызть.
        Черныш неоднократно пытался выследить этого крупного бобра, что было напрасно. Бобр был старый и хитрый, осторожничал при выходе на берег. 
        Этот бобр жил в реке давно. Его хатка была на самой середине речного бочага, поднятая в основании на огромных брёвнах. В пору открытой воды  бобр неспешно выплывал на самую середину реки от хатки подальше, чтобы было хорошо видно всю водную гладь, замирал на несколько минут, вслушиваясь в окружающий лес, а затем переваливаясь с боку на бок, волоча за собой хвост-лопату, выбирался на берег. Но если чувствовал хоть какую-то малейшую тревогу, уходил обратно в воду.
        Первая одинокая для Черныша зима научила его выживать в трудных поисках пищи. В нескольких местах со дна реки были ключи, и Черныш научился ловко ловить рыбу. А когда голод совсем одолевал, он выходил в поле и принимался ловить полёвок, хоть как- то утоляя голод. 
       Однажды на тропу, которой постоянно пользовался Черныш выставили стальной капкан. По счастливой случайности Черныш не попал в него. В ночь ударил сильный мороз, и пружины так примёрзли, что не сработали в тот момент, когда нога Черныша задела одну из скоб капкана. Капкан лязгнул, промедлив доли секунды, но Черныш был уже в безопасности.
       На полевой закрайке, выйдя на охоту ещё задолго до захода солнца, Черныш едва не попал под выстрел охотника. Картечь жгуче впилась в мякоть задней ноги, к счастью для волка, не задев кости. Острая резкая боль пронзила тело зверя. Роняя капли крови, Черныш на широких махах ушёл в спасительный лес. Второй выстрел оказался осечкой. Преследования не было, и Черныш, превозмогая боль, перейдя вырубку, скрылся в крепях елового подроста молодого березняка. Сутки он зализывал рану. Она уже не кровоточила, но боль в ноге мешала движению. Уходить от деревни далеко было нельзя - одному трудно было охотиться на крупного зверя. В одиночку было сложно даже отбить от стада кабана, не говоря уже о лосе.  Но и оставаться теперь было опасно. Охотники могли найти его по следу. И тогда Черныш принял для себя верное решение - уйти на несколько дней от этого опасного места. 
        По кромке поля проходила кабанья тропа. Тропа была уже сильно запорошена снегом, но ещё крепкой. Тропа не долго шла краем поля, вскоре она уходила под полог леса. Кабанам было трудно идти по глубокому снегу, и они искали малоснежное местечко. Так Черныш и ушёл по кабаньей тропе от деревни. Из-за боли в ноге приходилось часто отдыхать. После двух дней изнурительного перехода Черныш был  далеко от того места, где едва не погиб.

11. И пришла весна.

       В конце февраля наступил перелом зимы. Всё чаще и чаще с небосвода сходила надоедливая хмарь, прояснилось солнышко, снега начали играть яркой белизной матового снега, закрупенились и начали оседать. Лес словно просветлел, напитавшись ярким солнечным светом. Частыми стали капели, и даже вьюги, нет-нет и налетавшие на лес, уже не могли перебороть того весеннего настроения, которое царило в природе.
       В ольхашнике по берегу реки пересвистывались рябчики, оставляя на снегу стёжки-цепочки своих переходов. Речные берега были исчерчены следами норок, почуявших близкое наступление тепла. Свадебные пируэты воронов, робкое тетеревиное бормотание - всё это говорило о том, что весна не за горами.
       Чернышу шёл третий год. Черныш сильно изменился. Наступала пора создания собственной семьи. Весна будоражила кровь зверя. У Черныша обострилось восприятие окружающего. Чутьё, слух, всё было подчинено одному - поиску спутницы жизни. И он встретил её. Встретил неожиданно на берегу той самой реки, где жил ту самую трудную для себя зиму одиночества и куда он вернулся после своего ухода. 
       Был серый день. Даль утопала в сизовато-лиловой дымке. 
       Она пришла к незамерзающему ключу. Это была молодая двухгодовалая волчица. Стая, в которой она зимовала, к весне распалась. Волчьи пары ушли подыскивать себе логово. Разбрелись и молодые волки. Волчица долго бродила по руслу реки, уходила в лес, с неделю кормилась возле туши павшего зимой лося. Лось видимо погиб от старости и по зиме так и не был найден волками. Его тушу немного пообкусывали лисы, повадились летать на кормёжку и вороны, приходили и енотовидные собаки. 
      Увидев друг друга, волки, прежде чем приблизиться, некоторое время стояли неподвижно. Волчица, слегка оскалившись, остановила Черныша, готового было броситься к ней. Шерсть на холке волчицы вздыбилась. Черныш отступил. Он несколько раз обошёл её по кругу. Его даже не интересовал выскочивший на русло реки заяц, который, увидев волков, опрометью бросился наутёк в сторону леса. 
         С полчаса крутились волки на месте своей встречи, изучая друг друга. Потом они ещё долго шли рядом, бок о бок, пока тропа их не выправилась. 
         А весна ото дня ко дню вступала в свои права. На гривах моховых болот затоковали глухари, на вырубках и краях полей проснулись тетеревиные токовища - на утренних зорях косачиное бормотание будило округу. 
         На озёрах отошёл от берегов лёд, а реки уже вовсю шумели бурным потоком талых вод, принимая в себя десятки, сотни больших и мелких ручейков, бегущих  из леса.
         Черныш ни на шаг не отходил от волчицы. Они были вместе всегда. Вместе дневали в глубине лесного завала. Черныш всегда первым подпускал волчицу к пище, заботливо охраняя её спокойствие. Иногда их можно было видеть бегущими береговой кромкой реки. Случалось, что Черныш, забегая вперёд волчицы, игриво припадал на  передние лапы, словно пытался остановить свою спутницу, а затем вновь устремлялся за ней. Временами он даже умудрялся лизнуть её в нос, своим шершавым языком и волчице это нравилось. Она принимала ухаживания Черныша. Она жмурилась, плотно прижимая уши. 
          Не долго время поры волчьих свадеб. И как только полным ходом пошли талые воды, молодая волчья семья определила себе логово - в излучине реки, где русло поворачивает вправо, и где вплотную к воде подступает хмурый еловый лес.
          В поисках логова волчица разведала не одно место. Уходила в глубь леса, увлекая за собой Черныша, и вновь возвращалась к реке, обследуя береговую поросль. Черныш следовал по пятам своей избранницы. Волчица приметила одиноко растущую среди прибрежного ельника сосну. Её корни сильно оголила река, вымыв из-под них песок. Много лет под этими сосновыми корнями, раскопав нору, выводила своё потомство лисица, но потом почему-то бросила её. Вдоль реки сновали крикливые кулики-перевозчики, присаживались трясогузки, шумел птичьими голосами прибрежный лес.
          В течение суток волки раскопали лисью нору и устроили в ней своё логово.
          В пору, когда бурно зацвёл орешник, молодая волчица ощенилась семью слепыми волчатами. 
          Черныш слышал, как умиротворённо поскуливала в логове волчица, обласкивая родившихся щенков.          
          С рождением волчат жизнь волчьей семьи стала другой. Волчица стала несколько агрессивной, скалилась на Черныша, не подпуская его к волчатам. Его уделом было приносить к логову добычу. Он ловил на ближнем току глухарей, давил зайцев, наведывался к людям в поисках пищи. Он не чуждался ничего. Каждый день Черныш приносил семье свежее мясо. Охота стала для него главным занятием. Около людского жилья было проще добыть пропитание. Но было опасно. Он часто рисковал собой, так как не мог не принести пищу волчице, кормившей волчат. Так однажды он прихватил козу, неосмотрительно отошедшую от хозяйки и мирно щипавшую молодую листву с низкорослых рябинок. Внезапным броском Черныш настиг свою жертву. Острые волчьи зубы вонзились в шею обречённого животного. Мощным рывком, удерживая козу за перекушенное горло, Черныш перебросил жертву через спину и скорым аллюром устремился к лесу. Не обращая внимания на крики опомнившейся от нападения волка женщины, Черныш стремительно скрылся в лесу. Испуганное стадо овец и коз в страхе прибилось к лесной закрайке. 
         В этот раз Черныш изменил свою тропу к логову. Пройдя узкой речной бровкой он спустился в овраг, добрался до ельника и уже там, утопая лапами в моховом болоте, сбивая терпкий запах багульника, вышел к логову.  Свою добычу он бросил прямо у логова, а сам, отойдя в сторону, лёг. Так он поступал всегда. Спустя несколько минут, из норы показалась волчица и стала тот час есть.    
       

12. Рождение стаи.

       Лето выдалось засушливым. Дожди были редки, и волков выручала река. Не смотря на то, что вода в реке сильно спала, её русло всегда было полным. Река утоляла жажду, спасая от изнуряющей жары. 
       В пору, когда зардели поспевающие рябиновые гроздья, и забронзовел папоротник, у волчат началась пора взросления. Они крепли. В их осанке появилась природная волчья стать. Ещё месяц и они, волки-первогодки, вольются в стаю, где свои законы, где всё подчинено единой цели жизни - выжить в суровое время зимы. А для того, чтобы выжить, нужно было учиться. Учиться охотиться, уметь быть ловкими и сильными, но самое -главное чуткими и осторожными. 
       Часто вечерами волки выходили к реке. Было ещё тепло, время комариной поры уже отступило, и было приятно понежиться в прохладе проточной речной водицы. В угасающем дне на закате в реке играла рыба, бились в заводях крупные щуки. Иногда к воде, чтобы утолить жажду, выходили стонущие быки-лоси с огромными рогами-сохами и их призывный стон долгим эхом тянулся по простору. Лоси заходили в воду по грудь, жадно пили, отфыркивая горбоносой мордой воду. 
      Волчата, замерев, смотрели на свою потенциальную добычу. Но сейчас лоси были не для них. У лосей был гон, и попадись ему на пути несмышлёный волчонок, тот попросту бы погиб под копытами и рогами грозного зверя.
       По склонам реки чёрными бусинами была рассыпана сочная брусника, и волчата с удовольствием поедали её. Случалось, что волкам на обед попадалась зазевавшаяся в реке щука, и тогда наступало пиршество. Но рыбы конечно на всех не хватало, и тогда начиналась борьба за добычу. Это была игра, в которой воспитывался нрав дикого зверя.
       Волчата росли быстро, из семи родившихся поднялись все. Зачастую ночами при луне они начинали перекличку - завывали каждый на свой лад. Им вторили Черныш и волчица. Ночное эхо подхватывало волчий вой, и этот ночной концерт серых хищников разносился по всей округе. Его слышали и в деревне, что была на правом берегу реки за лесом. В деревне говорили, что это волчий выводок «мостит» голос, так волки учатся «разговаривать» между собой. Это были голоса новой волчьей стаи, которой предстояло жить рядом с человеком.
       Однажды этот волчий концерт заслышал один рыбак, что удил лещей на донных омутках реки. Он безошибочно определил место, откуда доносились волчьи голоса, и рассказал знакомому охотнику из города о волчьем выводке, что живёт у реки. Вскорости они отправились к месту, где должны быть волки. 
       Стоял ясный августовский вечер. Над рекой проносились свистя крыльями в полёте стайки чирков, свиязей. 
       На затухающем синем с проседью небе уже наклюнулись первые звёзды. И в какой-то момент над округой вновь потёк волчий вой. Молодняку «подпевали» Черныш с волчицей.  
     За несколько вечеров охотники определили, что волки очень часто выходят к реке да и днюют где-то рядом. И пока взрослые волки на охоте, молодняк держится в одиночку. 
       В один из дней охотники, вооружившись и взяв вобу - берестяную трубу, имитирующую голос волка, отправились на речной берег. Был полдень. Глухарь, летевший с брусничника, завидев людей, свернул в сторону и скрылся за излучиной реки. Ястреб-тетеревятник, сделав круг над рекой, выправился в полёте и потянулся краем реки, всё снижаясь и снижаясь, покуда не сел на изломанную ветрами сухую ель. 
       Охотники присели на сосновый крыж, вынули из рюкзака вобу. Некоторое время они слушали лес. Было тихо. И тогда тишину леса нарушил звук вобы. Волчий вой, издаваемый ею, тоскливо потянулся над рекой, лесом. Замолкая на секунду-другую, он  повторялся вновь и вновь. Перестав вобить, охотники стали слушать. 
       И вот из глубины леса до слуха охотников донеслись звуки волчьего подвывания. Это были голоса волчат, откликнувшихся на звуки вобы. Им казалось, что это возвращаются с охоты их родители-волки и дают знать о своём подходе. Волчата заспешили на встречу Чернышу и волчице. Останавливаясь и заслышав волчий вой, они вновь стремились на звук. Волчата не чуяли подвоха, не думали о том, что идут на верную гибель. Они шли к родителям-волкам, где их наверняка ждала пища.
       Голоса спешащих волчат были совсем близко. Ещё несколько минут, и волчата выйдут на выстрел. 
       И вдруг ни с того ни с сего на вершину осины села сорока. Её неугомонная стрекотня залила округу. Сорока явно видела охотников, возможно, и самих волчат, спешащих на «обман». Она стрекотала, вздёргивая свой черный, смоляной хвост, суетясь, слетала на нижние ветви осинника и вновь поднималась на самую маковку дерева. Сорока словно хотела предупредить волчат о подстерегающей их опасность, сберечь их от неминуемой гибели.
        Наделав шума, сорока улетела прочь. Сколько больше не вобили охотники, волчата не откликнулись. Заслышав сорочью суету и разгадав птичий язык, они ушли прочь.            
       К сентябрю волчий выводок уже не держался у логова. Волчица увела волчат на моховое болото. Там посреди болотного неудобья был островок суши, поросший чахлым сосняком. Здесь в тиши было безопасней. Здесь не было людских троп, ведь незачем было идти на этот лесистый островок среди болота, путаясь в высоких зарослях багульника и голубики.
       Присутствие волков на островке могла теперь выдать только набитая хищниками звериная тропа. Она тянулась краем леса, всё больше и больше забирая в глубь мшаника, и вскоре терялась в нём. По ней волки уходили на охоту, по ней возвращались с добычей. 
       Было позднее сентябрьское утро. Холодная роса плотно легла на порыжевший от заморозков багульник. День обещал быть хмурым, и казалось вот-вот пойдёт дождь. 
       Прошедшая ночь не принесла успеха в охоте, и волки вновь с наступлением позднего утра ушли за добычей. Подросшие волчата неотступно следовали за родителями.
       Вскоре волчья стая вышла на лосиный след, что пересёк широкую лесную дорогу. Лосиная тропа была не совсем свежей, и преследовать сохатых предстояло весьма долго. Нужно было несколько срезать путь, и волки решили выйти на широкую лесную дорогу. Когда-то она была езженной, но после того, как выстроили новую, укрытую асфальтом трассу, старый большак стал потихоньку умирать. Теперь редко когда спиливали по нему упавшие деревья, и большую часть года до грибной поры он был безлюден. Волки часто пользовались этой лесной дорогой. Дорога большей частью проходила по хвойнику и лишь в одном месте пересекала речку. Каждый год в весеннюю пору, вода в речке поднималась и размывала дорожный грунт. Со временем на дороге появился овраг, и этот её участок стал вовсе не проходим. Волки сойдя с дороги, прошли берегом речки и, выйдя на свежую бобровую плотину, перешли русло. 
       Лоси наверняка остановились в болотистом мелколесье, что находился в глубине ольхашника. К нему не было дороги и нужно было идти по сырому месту, в котором вода держалась даже в летнюю сушь. 
       Лосей волки подняли с краю мелколесья. Старый лось двинулся на хищников, отрезая их от пары лосих, которые тотчас стали удаляться. Черныш, наседая на лося, держался несколько в стороне, остерегаясь грозных выпадов рогача. Волчица  с волчатами пошла следом за стронутыми лосихами. Оставив волчат на преследовании, она пошла наперерез. На старом волоке, что остался после лесорубочных работ, волчица сумела обрезать ход лосей, разбив пару. Выйдя наперерез, она остановила зверя. Лосиха, оказавшись один на один с волком, начала отступать, прижимаясь к молодому ельнику. Шум приближающейся волчьей стаи заставил лосиху развернуться. В этот момент волчица молниеносным броском вцепилась острыми клыками в шею лосихи. Лосиха стала оседать на землю, пытаясь освободится от волка. Но её усилия были тщетны. Подоспевшая волчья стая и следом Черныш довершили охоту. 
      С неделю волчья стая пировала у лосиной туши. Дневали неподалёку в ельнике, не возвращаясь на моховое болото. Это была первая охота волчьей стаи, во главе которой встал Черныш.

13. В Стефанов день

      Когда на осинах зардевает багрянцем лист, а по утрам становятся крепкими утренники, наступает пора серединной осени. Случается, что выпадает на неё и бабье лето, но чаще всего  остужает она землю затяжными дождями, хмурится низким свинцовым небом. После чего наступает пора бурного листопада, и опавший лист начинал киснуть под дождями, наполняя воздух прелью. Наступает пора плотного чернотропа. Лес, сбросивший листву, погружается в сон, и частые туманы заволакивают его нежной синеватой дымкой, словно убаюкивают в надвигающийся зимний сон. Белеет заяц, предчувствуя скорую зиму, и выцветает беличья шкурка в серо-сизоватый волос - знать не за горами снега долгой зимы. От суток к суткам стынут ночи, и последние запоздалые караваны гусей и журавлей покидают родные места. И вот уже стайки свиристелей своим перезвоном заявляют о своём появлении. От бесснежия ночи темны, и только в полную луну ночь обретает явь. 
       В одну из первых зим в жизни Черныша, когда он уже стал вожаком стаи, снег долго не ложился на выбитую дождями землю. Была уже середина декабря, а лес всё чернел, мучаясь без снежного убранства. В лесу было сыро и промозгло. 
       Стая не делала больших переходов. Волки без труда находили себе пищу. Почти каждая охота была удачной, и стая жила своей обычной размеренной жизнью. Волки тогда держались вдали от человеческого жилья. Их не интересовали дворовые собаки и не было никакой нужды рисковать собой, промышляя по скотным дворам. 
       В глубине соснового бора были старые заброшенные ямы-хранилища. Когда-то они были глубокими и окружёнными рвом, в пору первых крепких заморозков туда складывали на хранение крепкие кочаны капусты. Их накрывали, утепляя, и наведовались сюда люди уже к самой весне. Это были совхозные хранилища. Потом эти ямы забросили, и они стали осыпаться. Одну из таких ям облюбовала барсучья пара и, выкопав нору с множеством отнорков, благополучно пользовалась ею не один год.
       Однажды стая, ведомая Чернышом, подошла к старым овощехранилищам. Хищников притянул запах свежего мяса. Волки долго слушали. Принюхивались, вытягивая шеи, прихватывая каждую струю воздуха. Но ничего подозрительного не было. Пахло свежатиной. И этот запах был где-то совсем близко. 
        Дятел желна с истошно пронзительным криком плюхнувшись с налёта на сушину, насторожил волков. 
        Идти на запах было опасно. А вдруг это дело рук человека? Хотя кругом был лес, и до ближайшей деревни было не так близко. 
        Жажда лёгкой добычи не давала покоя. 
        Было позднее утро. В низминке на клюквенном болотном пятачке резво пересвистывались рябчики. Иногда было слышно похлопывание их крыльев и шумные подлёты с земли. 
        Волчья стая спустилась в ложбину. Впереди стоял стеной плотный молодой ельняк, из которого резко потягивало запахом мяса. Было много порубленных веток, сваленных по разным сторонам ельника. Запаха человека не было, и это был явный признак того, что людей тут нет. Стая не боялась лесных вырубок и частенько выходила на них. Черныш хорошо знал, что в таких местах их не ждёт опасность, ведь человек вовсе не ждал их прихода.  
       Два молодых переярка, принятых по осени в стаю, нарушив закон стаи, решили первыми подойти к  трапезе. Они не знали о том, что на их пути опасность - яма, тщательно сокрытая еловым лапником, над которой на толстом суку ели было подвешено мясо - бараньи рёбра. Секунды, и проламывая еловый лапник, тщетно цепляясь лапами за настеленные на верх жердины, оба переярка провалились в роковую для них бездну. Глубокая яма не давала ни малейшего шанса спастись. Всё произошло на глазах у всей стаи. Волки тотчас отступили. Теперь уже запах баранины не был так манящ и томителен. Это был запах гибели, уготовленной для волков человеком. 
       Помочь переяркам уже было нельзя. Черныш отвёл стаю тем же путём, которым она и подошла к ельнику. Когда стая уходила, то волки слышали, как в яме жалобно скулили оставшиеся погибать собратья. Это была плата за беспечность и жажду лёгкой добычи. 
       Несколько дней пробыли переярки в яме. Обессилившие от попыток освободиться, голодные, они царапали и грызли стылую землю. Но всё это было пустым делом. Их застрелили подошедшие к яме охотники, и уже достав бездыханные тела хищников, подвязав за лапы к кольям унесли в деревню на показ местным жителям. А яму вновь настораживать не стали, хорошо памятуя  о том, что волки дважды не приходят на место гибели своих сородичей. Это закон стаи. 
       А случилась это как раз на Стефанов день. По народному преданию, волки с этого дня становятся очень опасными. 


14. Приёмные родители.

       В пятую весну жизни волчица ощенилась девятью щенками. Двое из них, прожив несколько дней, околели, а семеро в назначенный срок открыли глаза. Исхудала тогда мать-волчица, откармливая молоком волчат. Почти совсем не покидала она логова. Вся забота о добывании пищи снова легла на Черныша. Сутки почти без отдыха проводил он на охоте. Пока волчата сосали сытное материнское молоко, Черныш приносил парное мясо волчице. Если охота была удачной, то Черныш вдоволь наедался мяса, а затем срыгивая его, кормил волчицу.
      В поисках добычи Черныш частенько заходил в деревню. Как правило, это случалось ночью. Давил зазевавшихся собак и кошек. Бывало, появлялся днём на выпасах, выбирая себе жертву среди мирно пасущегося на приволье домашнего скота.
      Тогда о набегах волка судачили в деревне. Говорили о том, что видели серого разбойника то у совхозных овчарен, то на ближних от деревни скотомогильниках. Люди не знали о том, что в логове, волка ждали волчица с семью волчатами, и без добычи он просто не имел права возвращаться. 
       Когда волчата подросли и окрепли, на охоту стала уходить и мать-волчица. Подрастающие волчата ото дня ко дню требовали всё больше и больше пищи. 
       А там, где молодой бор подступал к верховому болоту, в логове под корнями старой вывороченной ели у пары молодых волков родилось пятеро волчат. В два месяца от роду остались волчата сиротами - оба волка-родителя погибли от рук охотников. С неделю волчата тихо сидели в норе, но голод заставил их выйти наружу. Да где им самим пищу искать! Потыкаются возле норы, поскуливая, да опять в тёмное её чрево, в холодную пустоту. И погибли бы они, если не Черныш, заслышав щенячьи поскуливание, не наведался бы к погибающему логову, и не привёл бы за собой волчицу.
         Коротка июньская ночь. Покуда держал небосвод звёзды, Черныш с волчицей торопливо перетаскивали найденных волчат в своё логово. За холку одного за другим старательно носили они малышей к своим родным волчатам. Последнего пятого волчонка волчица принесла уже сама, осторожно положив его к остальным. Волчонок тот час затерялся среди щенков, а волчица легла рядом и вытянулась, подставив волчатам полные соски молока. Один за другим они припадали к волчице, урчали от удовольствия, посапывали и чмокали, набираясь тёплого материнского молока. Насытившись, волчата затихли, лишь изредка вздрагивая во сне. Трудная ночь была позади, и теперь нужно было спать. Уснула и волчица. Все двенадцать волчат, что облепили её со всех сторон, были теперь для неё родными. 
         Горностай, выскочив из густоты можжевеловой поросли поодаль от логова, на секунды задержался у норы, словно пытаясь заглянуть внутрь, и в несколько прыжков скрылся за комлем поваленной ели. Чуткий сон волчицы потревожил легкий шум у логова. Она, не поднимая головы, повела правым ухом. Волчица знала, что её волчата в неопасности. Наверху в нескольких метрах от логова, чутко дремал Черныш, охраняя покой семьи. 
        

15. Во главе стаи… и одиночество.  

       За утренниками ударили крепкие морозы, и земля, напоённая дождями сделалась каменной. В одну из ночей выпал снег, и была мёртвая пороша. Волки четверо суток не снимались с места. Отлёживались в лесном овраге, запорошённые снегом. Лес в одночасье сделался мёртвенно белым. Его заволокла тишина, и даже было слышно, как при малейшем дуновении ветерка шуршит отслоенная молодая кора на стволе сосны. Так начиналась одна из многих пережитых Чернышом зим.
      Черныш и волчица по прежнему вели стаю. Вчерашние волчата внешне уже мало чем отличались от своих родителей. В них ещё не было крепости матёрого волка, но для этого должно было пройти время, за которое молодые волки должны были набраться силы и смелости, стойкости в борьбе за жизнь в дикой природе. И даже теперь, когда они стали полноправными членами стаи и должны были строго соблюдать её законы, они по - прежнему ещё были неопытны и продолжали учиться у своих родителей. 
        Как только закончился листопад, потянулись лоси со своих летних пастбищ на места зимнего отстоя, уходя за многие вёрсты. Для волчьей стаи лоси были главной добычей. Во след за сохатыми стали уходить и волки. Так было легче прокормить стаю, дождаться весны и вновь вернуться в свой родной лес для воспитания потомства.
       Стая слушалась Черныша и волчицу. Даже те волки-чужаки, которые были приняты в стаю во время переходов, чувствовали силу и мощь Черныша и его спутницы. Ослушаться Черныша в охоте означало погибнуть. Так забыв про осторожность, погибли от кабаньих клыков четыре прибылых волка.
        Зима была испытанием для волков. И это испытание выдерживали не все. Не все доживали до первого тепла.
       Но главным врагом волчьей стаи был человек. Людей с ружьями можно было встреть где угодно, и это было большой опасностью. На пути стаи частенько встречался след зимнего охотничьего пути - след лыж, и Черныш только по свойственному ему внутреннему чутью определял, как далеко ушёл человек. 
       За годы своей жизни Черныш научился избегать встреч с людьми. Они были для него лютыми врагами. Лес был его домом и человек, вторгшийся в лес, мешал волку, превращая его жизнь в испытание.
       Когда человек был рядом, Черныш всегда старался уйти незамеченным. Иногда случалось так, что Черныш затаивался и смотрел вслед уходящим людям, так и не узнавшим о том, что они были рядом с волком. 
       С наступлением ягодно - грибной поры в лес приходило много людей. Они кричали, шумели, и это тревожило Черныша. В эту пору Черныш был особенно осторожен. Но однажды осенью он всё же неожиданно встретился с человеком. 
       Было раннее прохладное утро. Черныш шёл по лесной тропке. Дорога петляла меж деревьев, то и дело заворачивала. Лес был спокоен. Черныш столкнулся с человеком, когда поднялся на высокий лесной вал. Человек сидел на пне. Это был грибник. Рядом стояла кошёлка, едва наполненная чёрными груздями. 
       Неизвестно, кто кого увидел раньше - волк человека или человека волк. Оба замерли. Волк. Человек. Их разделяло расстояние всего с десяток метров, и каждый был испуган. Перед Чернышом сидел безоружный человек, и он мог вполне стать его жертвой. О чём думал в эти мгновения грибник когда перед его взором стоял матёрый волк. Мгновения длились вечностью. Черныш был в своём доме. Но природный, врождённый страх перед человеком сделал своё дело. Черныш отступил. Он не спеша обошёл человека стороной и, выйдя на дорогу, продолжил свой путь. А грибник ещё долгое время продолжал оставаться на своём месте, думая о том, что волк вернётся и расправится с ним. 
         Люди, встречая изо дня в день в окрестностях деревни волчьи следы, начинали беспокоиться. И тогда у деревенских околиц неожиданно начинали появляться привады - поросячья или баранья требуха, бараньи шкуры. Черныш хорошо понимал, что это значило: люди заметили стаю и эти привады разложили охотники. Стая, увлекаемая Чернышом, уходила. Лишь тоскливый волчий вой, в лунные ночи доносившийся из глубины заснеженного леса говорил о том, что волки всё же рядом.
        Иногда Черныш уводил стаю по автомобильной трассе. Дорога пахла бензином, копотью, и по ней можно было легко затерять следы. Ночью волки выходили на дорогу и под покровом темноты, стараясь быть незамеченными, проходили версту-другую и вновь скрывались в лесу. Завидев фары машин, волки тот час скрывались в лесу. Настороженно проводив взглядом машины, они продолжали свой путь.  
         Восемь зим Черныш с волчицей отводили стаю. Он ушёл из стаи в первую же осень, после того как погибла его волчица. С той поры его зимняя тропа разошлась со стаей, и ему одному приходилось искать себе пропитание. Черныш скрадывал тетеревов на лунках морозными утренниками, изловчился давить зайцев на жировках. Иногда он, изголодавшись, выходил на след своей родной стаи и питался останками с волчьей трапезы. Черныш сторонился стаи, так как сам мог стать её жертвой. Голодные сородичи могли расправиться с ним. Теперь он частенько подолгу отлёживался в глуши ельника, и только сильное чувство голода поднимало его с лёжки. И по ночам, как и много лет тому назад, его путь освещала одинокая луна, и  на небе мерцали тысячи звёзд, среди которых была та, что первой поднялась на небосвод в час его рождения. Иногда он неистово принимался выть, и его одинокий волчий стон глушил заснеженный лес. 

16. Роковой зимник.

       В пору ярких снегов и крепкого наста, когда начинали барабанить по сушинам пёстрые дятлы, и лаять лисицы, волчья стая всегда распадалась. Волки парами уходили в места, где из года в год были их логова. Те волки, которые не имели пары, должны были её обрести.
       Весна тогда закисла, затянулась непогодой. Сырая позёмка изо дня в день накрывала леса и поля, ломая нахоженные тропы. По ночам морозы прижимали снег, образовывая некрепкий наст, ходить по которому было очень трудно. Острая ледяная корка больно в кровь резала подушечки волчьих лап. Самыми удобными тропами были в это время санные зимники. По ним возили из леса в деревню лес и из дальних лесных лугов стога, что простояли всю зиму. Днём по зимнику было ходить опасно и Черныш с волчицей пользовались им в предзакатный или ранний утренний час, когда выходили на охоту. Чуткий слух позволял улавливать малейшую опасность, и тогда волки сходили с зимника, хоронясь в лесу, покуда опасность не миновала. 
        Солнце повернуло на лето, и вот- вот должны были загореться снега. Волки со дня на день должны были уйти на логово. 
        Там, где однажды Черныш с волчицей сошли с санного пути, заприметил их след один деревенский житель. Несколько дней подряд по утрам стал приходить он на зимник, высматривая волчью тропу, додумывая о том, где можно понадёжней выставить волчьи капканы.
         На краю старой лесной вырубки Черныш с волчицей всегда сходили с зимника и шли медленным шагом к реке, где охотились на бобров. 
         Капкан был поставлен на тропе, под волчий след. Охотник осторожно, отступив на пару шагов от волчьей тропы, подкопав лопатой под следом лунку, выставил туда капкан со стальными скобами-дугами, предварительно разложив их в стороны. Капкан крепкой цепью скрепил с чурбаком, который бросил недалеко от тропы.
        В тот вечер ничего не предвещало беды. Также на маковках берёз, растущих с краю поля, сидели тетерева, подлетевшие на ночёвку. Сырой снег уже не давал возможности укрыться в белоснежной пелене. По утрам в мелколесье уже было слышно яростное тетеревиное бормотание - начало току было положено. 
        Лисица, пробежавшая краем поля, оставила после себя ровную цепочку следов. Черныш с волчицей видели удаляющегося от них лисовина, который также заметив волков, оглядывался, останавливаясь лишь на считанные секунды. Хриплый лай лиса ещё долгое время был слышен в затихающем в ночи лесе. 
        Над полем пролетел ворон. В кронах одной из огромных сосен ворониха устроила гнездо и уже вот-вот должна была отложить первую кладку.
        Ворон вновь увидел волчью пару, идущую по зимнику. Волки почти всегда появлялись на зимнике в одно и то же время. Они не спеша шли друг за другом. Останавливались. Слушали лес, поле и вновь шли дальше. 
        Ворон облетел стороной, и присев на сук сосны, стал наблюдать за хищниками.          
        Первой шла волчица. Она не обратила внимания на лежавший у тропы сосновый чурбак. Такие чурбаки частенько встречались на зимних дорогах. Они падали с лесовозов, везущих дрова. И этот чурбак был обычным, свежеспиленным и от него терпко потягивало смоляным духом.
        Капкан словно вынырнул из-под снега. Выбивая стальными скобами снежную пыль, он с металлическим лязгом ударил по задней правой ноге волчицы. От резко возникшей боли волчица осела, завалившись на бок. Заскулила. Извернувшись, попыталась несколько раз вцепиться острыми зубами в мёрзлую сталь, остановившую её на тропе. Острые зубья скоб крепко держали ногу зверя, больно врезавшись в плоть и кость. Снег под волчицей тот час обагрился кровью. И чем больше билась волчица, стараясь освободиться, тем гуще окрашивалась алым снежная белизна.   
        Черныш, попытавшийся приблизиться к волчице, был остановлен её злобным оскалом. 
         Волчица несколько раз пыталась отползти от страшного места. Но и это не получалось - чурбак, врезавшись в сырой снег, накрепко держал зверя. 
         К полуночи подморозило. На чёрном бархате небосвода светились звезды, и нежной туманной дымкой расчертил ночное небо Млечный путь. В деревне лаяли собаки, а в сосняке ухала неясыть. 
         Всю ночь волчица пыталась освободиться из капкана. Грызла железо, порой вонзаясь острыми зубами в собственную ногу. Вытягивалась, стараясь во что бы то ни стало вырваться из западни. Но всё было напрасно. Силы покидали зверя. В конце концов волчица, обмякнув, вытянулась на снегу и, лишь изредка поднимая голову, смотрела на сидящего в стороне Черныша. 
         Черныш всю ночь не отходил от попавшей в беду волчицы, но его помощь была бессильна. Оглядываясь по сторонам, он крутился возле своей подруги, и к утру весь снег вокруг был измят его лапами. Он ушёл лишь под утро. Оставаться больше было нельзя. Черныш в последний раз взглянул в угасающие глаза обессиленной неравной борьбой волчицы. Волчица, не поднимая головы, неподвижно лежала на снегу.  Она уже не видела как уходил от неё Черныш, и лишь отдалявшийся хруст снега под его лапами говорил о том, что она остаётся одна. 
          Морозный утренник одел в иней лес. В залесках забормотали тетерева . На полевую закрайку выскочила тройка зайцев-беляков. Потопталась, слушая лес, и вскорости скрылась в ельнике. День просыпался с багряным сонцем, выкатившимся из-за глубины леса, расстелив свои лучи по мартовскому снегу.   
          Черныш вернулся на днёвку зимником, по которому он ещё совсем недавно шёл со своей спутницей. Черныш лёг у комля огромной ели, в том месте, где ещё совсем недавно отдыхал вместе с волчицей. 
          А поздним утром до его слуха долетело приглушённое эхо оружейного выстрела. Вместе с волчицей погибли и не родившиеся в ту весну волчата, которых она носила и которым дала бы жизнь, как только тронулись вешние воды и зацвёл орешник. 


17. Спасение.

       Метель, пуржившая сутки, прекратилась. После снежного ненастья лес казался утонувшим в белоснежной пелене. 
       Голоса людей доносились из глубины леса. Они то замолкали, то вновь врывались в тишину зимнего леса, ойкали, свистели, кричали, звали кого-то. Вспугнутый людьми большой пёстрый дятел крикливо промчался над густым ельником, где провёл ненастную ночь Черныш. Белка, обронив с еловой кроны едва начатую шишку, беспокойно зацокала и скрылась в гуще ветвей.  От налетевшего верхового ветерка посыпались вниз, разбиваясь на лету, снеговые шапки, что нахлобучила на ветви ночная метель. Мышь, тонко пискнув под снегом, выскочила наружу и, пробежав с метр другой, юркнула в спасительную снежную пелену. Пара корольков - маленьких зеленоватых пичуг с красными шапочками на маковках суетилась у самого ствола ели под которой ночевал Черныш. 
       Черныш встал, слегка потянувшись, выпрямился. Вставать не хотелось Чернышу. Выгретая за ночь лёжка держала тепло. 
       Его слух ловил каждый шорох зимнего леса. Нужно было уходить. Оставаться на месте было нельзя, но и навстречу людям было идти опасно. Людские голоса становились всё ближе и ближе. Их было много. Выход был один - идти вперёд. 
        Выстрел. Он прозвучал неожиданно для Черныша. Глухой хлопок среди заснеженного леса, не перекатившийся в эхо. Словно кто-то шумно захлопнул дверь. За первым хлопком послышались другие. Это стреляли охотники. 
         И вот флажки. В своей волчьей жизни Черныш не единожды видел их и знал, что за ними стоит большая беда. Их вешают люди, его враги. 
         Черныш случайно оказался в этом окладе. Целью охоты людей была зашедшая из далека волчья стая. Следы чужаков Черныш ещё несколько дней тому назад видел у реки. Он не пошёл по их следам. Стая могла напасть на него и защититься он уже не сумел бы. Тогда он, отдалив свой след ещё в сторону, избежал встречи с пришедшей откуда-то стаей волков. И вот оклад. Черныш не знал, что от той самой стаи его спасла ночная пурга. Но волки были совсем рядом, и если бы не этот оклад они обязательно вышли бы на него.
          Пройдя немного, Черныш остановился. Наверняка, где-то рядом за линией флажков были охотники. Он внимательно слушал лес. Его слух обострился до предела. По всему телу Черныша судорожно бегала дрожь напряжения. Он был готов в любую минуту сорваться с места и несколько махов осилить поляну. Но флажки!
          Черныш, пройдя по цепи оклада, спустился в плотный ельник, что рос у болотистой окрайки. Именно там линия оклада подходила к лесу совсем близко. В какой-то момент он даже решился к прыжку через линию флажков, но остановился. До его слуха долетел приглушённый лязг металла. Черныш, развернувшись, резкими прыжками ушел вглубь оклада. Стайка птичьей мелюзги с шумом опустилась на голую крону берёзы. Внимание Черныша отвлекло несколько длиннохвостых синиц - ополовников, что спустились на снег. Пугающий металлический лязг вновь повторился. Тишина, прорывающаяся сквозь птичий гомон, настораживала Черныша.
          Черныш, развернув свою тропу, пошёл аллюром по обратному следу. Рябчик, слетев с берёзы, шумно захлопал крыльями и с тонким тревожным посвистом скрылся в кроне ели. 
         Медлить было нельзя. Людские голоса приближались. Ещё совсем немного, и загонщики выйдут к злополучной линии оклада. 
         Черныш изо всех сил, утопая в рыхлом снегу, на махах двинулся вдоль линии флажков. Вдруг внезапно его путь преградила сушина. Это она прошедшей ночью не выдержав порывов сильного ветра, рухнула наземь, огласив окрест глухим эхом. Своей высохшей кроной сушина упала прямо на флажковую линию, замяв в снегу клочки красной материи. Флажков не было. Черныш в несколько прыжков перемахнул круг оклада и тотчас скрылся в густой поросли застаревшей вырубки. Ударил выстрел. Другой. Но было поздно. Черныш вырвался из оклада. Он ещё какое-то время отчётливо слышал голоса людей, но вскоре и они стихли. Его вновь окружал молчаливый, утопающий в снегах зимний лес. Черныш уходил всё дальше и дальше от опасного места, где едва не закончилась его жизнь.

         Эпилог
   
         Ещё три года прожил Черныш. О волке - одиночке, бродящем рядом с деревней, жители частенько вели пересуды. Вот только выследить его ни как не могли. В охотничьи оклады попадались молодые волки.
         Черныш же старался держаться поодаль от появляющихся волчьих стай. Был замкнут и осторожен. А на третью зиму его следы пропали. То ли ушёл куда, то ли окончил свою жизнь, отправившись в мир вечной охоты, где светила его счастливая звезда, давшая ему чуть более десяти лет земной жизни.  








       

РАССКАЗЫ


ЛЕСНУШКА

       С измальства не страдал я лесным блудом. Да и откуда ему взяться. Вырос при лесе, да и исходил его с той самой ранней босоногой поры вдоль и поперёк. Каждое дерево, куст знаком. С закрытыми глазами выйду из лесу - всякое дерево путь нужный укажет. А тут, на тебе - словно бес попутал, закружил в трёх деревах: куда ни пойду - всё на свой след поворачиваю. Кружу не один час по болотистой низине. Догадываюсь, где нахожусь - до бора, что у бобровых плотин, рукой подать, а меня словно привязали к этой болотине. Наткнусь на слой след, махну в отчаянии рукой, выругаюсь и … вновь на новый круг. Бесовщина какая-то! Хорошо, что ещё снежок лежит, след какой-никакой печатает, а без него бы и вовсе потерялся. 
       День на вторую половину перевалил. Не заметишь, как по лесу сумерки поплывут - тогда уж о ночлеге думай. Нужно было спешить, и я старался выбрать окончательно правильное решение. В противном случае ночь накроет именно тут. К полудню оттепель  разошлась, снег обмяк, скис, вовсе шаг не держит. Кое-где, под снегом хлюпала при шаге просевшая водица. В самых низких местах - мочажинах вода пробилась сквозь снег, выступив серостью на белом покрывале. Над болотиной поднялась испарина - лёгким белокурым туманцем растеклась она по низине. Чёрный дятел, вынырнув из глубины болота и едва примостившись на осиновую сухару, с раздирающим душу едким криком, пролившимся на всю округу, сорвался вниз и с размаху «шлёпнулся» на комель одного из деревьев. 
       Хороший ориентир в лесу большое дело. Сколько не броди по  лесу, а если наткнёшься на него, то сразу определишь, где находишься и как ближнюю дорогу к дому выбрать. Всегда примечаю в лесу особенные местечки: свежий вывертень или необычную сосну, да мало ли ещё что, лишь бы хорошенько то самое место отличалось бы от общей лесной обстановки. Некоторые сам примечаешь, а есть и такие, что без твоего пригляду приметные стоят, и пройти их, не заметив, просто не получится. 
      … Давно это было. В ту пору, когда я только начинал самостоятельно в лес хаживать. Любопытствовал новым местам. А страх заблудиться всегда рядом шёл. Забрался я как-то раз к старым угольницам. Есть такое местечко в нашей округе -  верстах в пяти от деревни. В войну там древесину в уголь превращали. Накопали в ту пору там землянок. Годы землянки в канавы превратили. Много времени прошло, а всё одно, место там чистое - сторонится его лес, не прихватывает, лишь обогнул в полукруг, приперев к лесной речушке. Так вот есть на этих самых угольницах добрый ориентир - яблоня-дикарка. Не сказать, что большим деревом вымахала, хоть и растёт тут не один десяток лет, а вот опушкой своей взяла - кряжистая, раскидистая, ветви в стороны распустила. Стоит себе тут одинёхонька среди сосен великанов, да мохнатых угрюмых елей, По весне нежно малиновым цветом покрывается, а по осени глядишь и яблочком лесных обитателей сполна одарит. Сподобился я как-то раз испробовать леснушкино яблочко - горьковато на вкус, но чувствуется в нём нотка благородной породы, - знать были в роду этой яблоньки-леснушки добрые сорта. Да и как же оно иначе, как сей самой тут появиться! Когда лесная землица семя приняла уж теперь трудно сказать. Не одна зима метелями отвъюжила, и не одна осень затяжными дождями отбила на этой яблоньке золотую листву. То ли промыкотная сойка припасла на этом самом еловом окаёме яблочный огрызок до поры до времени прихватив его на каком ни будь людском пиршестве, да отнеся его подальше забыла за своей птичьей суетой. А может быть какой ни будь охотник или грибнок-ягодник перебив голод яблочком, бросил на землю никому не нужный огрызок, а он возьми да и прорасти живым семечком в этой лесной глуши. А может быть те самые добытчики древесного угля и обронили тут яблоневое зернышко, а уж эта яблоня десятый побег от родного корня. Кто поведает! Вот только, знать по добру пришлась яблочному семени тутошняя землица. Слава богу, что место не такое хоженое - затоптали бы хилый едва народившейся яблоневый стебелёк жизни. Да и как то местные беляки не наткнулись на хлипкое деревце, а то бы на зуб обязательно испробовали. И тогда бы уж точно заморилась яблонька, зачахла бы. 
      Вот так в тревоге и росла себе яблонька год за годом, тянулась в высь пока не заметили её в воочию.          
      Вот и получается, что лесные ориентиры, что буквы в тексте - слог за слогом, фразу к фразе, на «тропе» держат. Помнится как приблудил я на этих самых угольницах собирая чернушки в ельнике. Не сразу понял, что с дороги сбился - грибы штука завлекающая, долго головы не поднимаешь покуда взгляд прихватывает все новый грибок. Так и до собирался до полного вечера. Понял, что заблудился и давай по ельнику метаться. Да не тут-то было. А солнце уже к горизонту клонится ещё больше блуд усиливает. Отчаялся. Но держусь. Годков то тогда мне всего лишь за десять перемахнуло. Как тут не испугаться! Вот в метаниях тогда и выскочил на лесную полянку к дикарке, а по одаль от неё и нужную дорогу к дому обнаружил. Выручила значит яблонька, да и запомнилась на долгие годы. Во всей округе больше нет такого, чтоб яблоня дикарка вот так открыто на вольном просторе росла. Кто увидит её, то непременно место примечает. Как только оказываюсь на охоте в этих местах, то обязательно стараюсь к леснушке заглянуть. Порой дорогу выбираю так, что бы привела она меня к яблоньке. Словно украдкой спешу на обещанное свидание. И каждый раз, переступив в два шага лесную речку вертляво тянущуюся в глубине ельника и перебравшись тёмным еловым леском выхожу к леснушке. Вот и я! Вновь стороной не прошёл. Хоть и шёл другой дорогой, и путь должен был быть правей, да и вымотался порядком от лесной хоть бы по буреломам, а всё не мог пропустить желанную встречу. А леснушка и впрямь словно ждала меня - в полной красе стоит, ветви пораскинула, словно обнять хочет. Когда не приду всегда мне рада. То  нежно малиновым цвету, то с яблочками встречает, как дорогого гостя. 
       Яблонька-дикарка сорт особый, не каждому по вкусу будет. Человек-то не особенно охоч до порой мелких с резкой кислинкой яблок. А вот лесной народец! В пору обильных яблок у леснушки можно и кабанчиков повстречать и вспугнуть зазевавшегося за яблочным обедом зайчишку - манит к себе лесным яством дикая яблоня. Да и я порой набредя в лесу на леснушку обязательно подниму с полу крепкое яблоко. Знаю наперёд яблочный вкус, а всё одно к гудам тяну яблочек. Откусишь и разольётся кислинкой во рту яблочный сок. Поморщишься, да и отбросишь прочь надкушенное яблоко. 
       Нет в природе ничего лишнего. Всё свой смысл имеет. Будь то зверь дикий, или дерево. Всё взаимосвязано меж собой и дополняет друг друга. И не спроста выросла в глубине леса яблоня-дикарка. Увидели могучие ели такую красоту и словно отступили в стороны. Не пускают на поляну семена-саженцы. 
       Вот и подумал я, была бы тут моя леснушка, то ни за что бы не заплутал, в раз вышел бы на верный путь. Присел я на старый изрядно порушенный гнилью пень. Лесная мышь откуда ни возьмись оказавшись почти у моих ног проворно теребя брусничник натыкаясь на упавшие сучья пробежала метр другой и скрылась под кочкой прошлогодней высохшей травы.
      …. Долго я в тот день по лесу хаживал. Уже время перевалило за полдень, когда я изрядно подустав всё таки выбрался на знакомую мне противопожарную просеку что и через пяток вёрст вывела меня на дорожную насыпь, а та в свою очередь привела меня к дому.
      Боязнь в лесу перед блудом у человека в крови. Не прощает лес невнимательности. Потерять из виду знакомый ориентир - дело весьма не доброе. А вот найти его и сохранить в памяти дело верное. 




      СЕНОКОСНАЯ   ПОРА 


         Говаривала мне бабушка: «Не усмотришь за летними деньками! Это зима долго тянется, а лето, что черёмуховый цвет - быстро прочь слетит!»   А оно и впрямь так, сноровито бегут летние деньки. Не заметишь, как сойдёт с календаря перволетье. И вот оно, лето в самом зените. В природе уже чувствуется особая струнка - ото дня ко дню день заметно на убыль пошёл, а это значит, год на вторую половинку обернулся. Незаметно на воробьиный шажок, как говорили в старину, убывает день.
        Это время тихих рассветов и спокойных закатов. Сдержан рассвет в птичьей многоголосице. У пернатых заботы о потомстве: какие на крыло молодняк ставят, а которые и вторую кладку высиживают. Шумливо лишь в эту пору небо - с утра до ночи не смолкает стрижиный гомон. Молодое поколение на крыло встало - ещё неделька другая и стихнет стрижиная суета, настанет время дальней дороги. 
        Изнуряющие жарой дни сменяются бодрящей ночной прохладой. 
        Степенна и по - своему тиха ночь в пору сенокоса. С детства люблю я ночные луга, пахнущие терпким ароматом свеже высушенной травы, перемешанным с прохладой летней ночи. Бывало, уйдёшь с вечера на сенокосный луг и вернёшься домой глубоко за полночь. Лёгкий холодок ночи рождает туман, и он стелется у подножья скирд, западая в низины, отражая матовый свет полной луны. Та, где из лесных крепей выбегает на луг река туман плотней. Серая дымка тумана обрисовывает речное русло и невесомым одеянием клубится над тихими водами его кудель. 
        Воздух, пропитанный тишиной ночи, ловит каждый звук. В старом пруду, что укрыт с берегов молодым разросшимся ольхашником, урчат говорливые лягушки. В ракитнике, что растет по берегу речки, звенит речной сверчок - маленькая серенькая птичка, чем-то напоминающая соловья. Козодой, буркнув раз - другой, мотанулся над луговой стёжкой, сел на тропку, слившись с темнотой ночи. Под сенной скирдой шуршат мыши, и вот одна, выскочив наружу, споткнувшись о мою ногу, второпях скользнула обратно под стог. Разбуженный кем-то дрозд, тревожно застрекотав, низко перелетел луг и забил крыльями в густом прилуговом березняке. В деревне проснулись петухи, побудили ночь и замолчав, погрузились в сон. В какое-то мгновение наступает тишина, словно всё замирает вокруг и слушает эту самую тишину.
        Случается, что после обильных дождей появляются в ночи светлячки, словно звёзды - малютки, упавшие из темноты, они вторят звёздному небу. Возьмёшь на ладонь такую звёздочку, а она в  мгновение затухает - не переносят светлячки тепла.   
        Давненько смолкли неугомонные соловьи. Утихли вальдшнепиные тяги, и вечерами в сумерках уже не услышишь хорканья лесного кулика и не увидишь силуэта этой таинственной птицы, словно огромной ночной бабочкой, летящей на фоне сумеречного неба. Смолкли громкоголосые кукушки, что будили ночи напролёт с самого апреля, и не слышно теперь пения ночных птах, что так радовали в майско - июньские ночи. Лишь удод дудит до самой темноты, провожая в сон уходящий день.
        Пришёл сенокос в луга. Полегли под косой вызревшие травы. По лугу тут и там раскиданы плотно уложенные валы сухой травицы. 
        Замолчал коростель на ближнем лугу, поумолк перепел - переселились за реку, где ещё трава стоит в полный рост.  
        По вечерам с полей, где с осени зеленели озимые, потягивает томным духом созревающего колоса - ещё неделька-другая и не заметишь, как поспеют пшеница с рожью. 
        Умывается золото полей нежным румянцем зорь. Розовые с жёлтым отливом, багряные, малиновые тона заката, сменяя друг друга, ложатся зеркальным отражением на поле. А как сходит заря, серая пелена окутывает поле. Засыпает оно на короткую ночь, выстилая лунные дорожки по простору. теряющемуся во мраке ночи. Кое - где цыркают одиночные кузнечики, да тоскливо ойкает ночник - угрюмый сыч - настало его время.   
        По обочинам дорог, там, где тень соседствует с солнцепёком,  белым ковром распустились ромашки, донник. Цветёт зверобой. Бабочки разных мастей кружат над цветами. Тут и крапивницы, лимонницы, белянки - капустницы и даже красавец - махаон.  
        В лесных крепях по берегам рек и на окрайках старых вырубок малина в самой поре - сочные ягоды клонят кусты к земле. Хоть и мала ягодка, а нежна на вкус, ароматна. К вечеру, когда стихает жара, над малинником в вечерней прохладе стоит сладковатый дух спелых ягод. 
        В борах поспевает черника. Там, где посырее, ягодки уже вызрели, натекли соком. Нет - нет, да и вспугнёшь тут рябчиный выводок. Они теперь тут всё лето держаться будут - ягодки прибирать, до тех пор, покуда, первые августовские заморозки не накроют и не иссушат ягоду.
         В ельниках хороводом от мала до велика наросли чернушки. Чёрному груздю жара с сырцой - самое дело. В такую пору в ельнике томный грибной дух держится. Говаривали мне заядлые груздятники: «Два груздя целую дюжину рядом прячут». Верно. Не ленись - приоткрой иглишник на едва приметном холмике, и вот она чернушка. А таких холмиков рядом ой, как много.  
         Зацвели липняки - с раннего утра до позднего вечера не смолкает пчелиный гул в кронах деревьев. Медовым запахом окутаны липовые аллеи. Приятно в эту пору прогуляться по ним. 
         По окраинам дорог распустился цикорий- верная примета макушки лета, часы времени. К ночи цветки цикория закрываются, а на рассвете вновь загораются сочной синью. 
         Комар сошёл в лесную чащу. В самую жару прячется в тени ельников, по берегам лесных ручьёв, там где держится прохлада. А чуть похолодает в лесу самый комариный бум. Жужжат. Гудят. Остановиться не дают. Гонят прочь. Докучает комарьё лесных обитателей. Лисы от них в речках и озерцах спасаются, а кабаны грязевыми ваннами тешатся.
         От жары в водоёмах  вода спала. Обмелели берега. На небольших прудках водица едва дно прикрывает. Хорошо примечаешь, как караси зеркало воды хребтами цепляют. 
         Чем ещё примечательна эта пора? «Пётр и Павел час убавил» - гласит народное предание. К середине лета день ровно на час отступил. и к Петрову дню это становится заметным. Это ещё и время самых громких гроз, настоянных на июльской жаре, и всполохов дальних зарниц, гуляющих по ночному небу. 
           По оврагам и вырубкам выпустил свои фиолетово-розовые кисти Иван-чай. Пока цвет лишь на самой маковке метёлки раскрыл. Ото дня ко дню будет прибывать Иван-чай в цвете, а к августу зальются плотным заревом его соцветий лесные неудобья. 
           С цветом Иван-чая лето начитает идти на убыль. Один шажок ему остался до августовских холодных зорь, спелых садов и первых золотых прядей осени в кронах кучерявых берёз.


ОДА ТЕПЛУ 


       Тепло дарит жизнь. Брошенное в озимые зерно с устоявшимся тёплым днём даёт дружные всходы и уже частенько к зиме укрывает поле плотным зелёным ковром. Наседка, согревая своим теплом кладку, даёт жизнь новому поколению. Тепло беличьего гайна спасает от холода неокрепших бельчат. Весной в пору половодья очнувшиеся от оцепенения лягушки и жабы выползают на солнцепёк, на прогретый солнцем асфальт набираться силы под живительным теплом. Так поступают и змеи. Для них набраться тепла солнечного света значит окончательно выйти из зимнего сна. Теплом материнского молока укрепляется народившаяся новая жизнь. 
       Несомненно, всё живое тянется к теплу. Будь то человек или птица, животное иль травинка на лугу. 
       Тепло костра, его живое пламя успокаивает, даёт ощущение уюта.
       Хорошо морозным январским вечером присесть у топящейся печи, приложить ладони к вобравшим в себя тепло огня кирпичам, и смотреть, как играет пламя в топке. Тепло - оно и душу греет, и от холода спасает.
       В зимнюю пору не единожды примечал, как ворон, усевшись на сухую маковку огромной сосны, явно нежился под лучами зимнего солнца. Вздрагивал крыльями, перебирал своим огромным крючкастым клювом смоляные перья. Причём было примечено, что усаживался ворон на сушину всегда в одно и то же время, ровно в полдень - в эту пору зимнего дня солнце бывало в самой силе. 
       Ещё в феврале, едва попритихнут метели, распогодится на денёк - другой, выкатит солнце на горизонт, лаская снега, проливая первое, по-весеннему нежное тепло, оживает всё живое вокруг. 
       Однажды заметил, как в погожий февральский денёк мой дворовый пёс замер неподвижно, подставив солнечным лучам бок, и так прикрыв глаза неподвижно, словно оцепенев, простоял доброе время, наслаждаясь первым, ещё робким, но таким манящим к себе теплом, вестником близкой весны. 
         Просыпается природа по весне с теплом. Осторожничает. Словно боится быть примеченной лютыми морозами. Днем солнышко пригревает, а к вечеру мороз прихватывает. Весеннее тепло в природе год будит, на новый лад настраивает. О том, что весна не за горами, примечаем мы по необычно яркому снегу и голубым теням, что отбрасывают берёзы ясным днём. И по пируэтам воронов, и по тому, как весело и бойко напевает песенку синичка: для неё весна - это тепло жизни.  Воробьиная стайка дружно расчирикается совсем не по зимнему, дятел выбьет на сушине громкогласную дробь, извещая округу о скорой весне.     
         Выйдешь в погожий февральско - мартовский денёк во двор, и вдруг откуда ни возьмись кошачье мурлыканье, то как заскрипит непонятным голосом, словно санки по ледяной корке кто-то передвигает, или вдруг ни с того ни с сего скворцом защебечет. Знать, сойка-говорушка, разомлев от робкого первого тепла распелась, весну почувствовала, а всё потому, что солнышко наперекор зиме пошло, стужу выгоняет, снега зажигает. 
         С первым настоящим теплом заплачут капелью сосульки, что выросли на карнизах крыш. Ото дня ко дню, от недели к неделе приближается весна, обласканная солнечными лучами. Не смелое весеннее тепло, словно крадучись, прячась за снеговые зимние завалы, подбирается к марту. Разойдутся хмурые тучи - тут и там солнечные лучи заиграют капелью, выбивая в снегу лунки талой водицы - зимней  слезы. А к ночи вновь зима прочь отгонит весну, скуёт ледком игривые ручейки талых снегов. 
         Лето - всем отрада! Бывает, и переборщит в эту пору с теплом, зажарит нестерпимо, но всё одно лету всё живое радуется.
          Летнее тепло отступает с августом. Хоть и последний это месяц летнего благоденствия, а дыхание осени уже крепко чувствуется. Зардели рябиновые кисти.  Дожди посыпали. Осенние поздние грибы заросли. Давненько опустело небо от стрижей, и в воздухе на зорях терпко пахнет повядшей листвой. Ночи стали заметно длиннее, да и день словно нехотя просыпается. Всё это верные признаки наплывающей на природу глубокой осенней поры.
        Но случается в эту пору особое действо. Виной тому ласковое осеннее тепло, что сродни весеннему. Словно подарка природы ждём короткой поры бабьего лета, считая каждый денёк, что порадовал теплом, и начинаем грустить, когда обрывается эта пора изнуряющими дождями, несущими за собой холода и пору бурного листопада. В народе говорят, что летнее тепло уносят на своём крыле журавли. Оно и верно, в эту пору осень начинает крепко на зиму засматриваться. А покуда стоит бабье лето, всё живое старается насладится его теплом. 
         Не мудрено в эту пору заслышать токующего черныша-тетерева, разгулявшегося по ржаной стерне у полевой закрайки. Разбормочится и невдомёк ему, что один - одинёхонек он на своём новоявленном токовище - ведь весной сюда он уже не прилетит, тут его солнышко бабьего лета застало, вот и заговорил он весенним языком. Всё просто - осень своим бархатным теплом весну покликало, на час - другой сдвинула стрелки назад, вот и разгулялся черныш. 
         Не единожды доводилось мне такую тетеревиную песню слышать, стоя где - нибудь на опушке одетого в золото березняка с полной кошёлкой ароматных гладышей и волвенок. Словно в весну попадал!
         Осенью всё живое расстаётся с теплом. Светлой грустью прощания с теплом окутан в эту пору лес. С тоской провожаем мы золотыми деньками бабьего лета последнее тепло, в каждодневной надежде полагая, что ещё отсрочатся стылые дни. А после зимнего солнцестояния начинаем безудержно торопить время, невольно подсчитывая, на сколько минут прибавился день, зная, что за этим действом обязательно придёт долгожданное весеннее тепло.


 ЗАГАД   НЕ БЫВАЕТ БОГАТ 


      Сидел я как-то раз погожим осенним утренником на краю состарившейся вырубки, рябчиков себе посвистывал. Попалась добротная сухая сосна с огромными сучьями - вот и присел на неё, опрокинувшись спиной на крепкий сук, словно на спинку удобного стула.  
      Золотая осень в самой поре. Лист ещё не тронулся к земле. Берёзовая опушка словно зеркальная стоит - яркий солнечный свет от себя отражает. Играет золотом берёзовая листва, рдеют багрянцем осины, и тонкие нити паутины, что зацепились за молодую поросль вырубки, ещё кое-где держат на себе серебро утренней настывшей с ночи росы. За моей спиной стоит густой ельняк. Солнечные лучи пробивают лес яркими стёжками. Птичья мелочь налетела стайкой на молодую поросль - елозят, перелетают с ветки на ветку, обследуют каждый закоулок куста. На голой сухой маковке огромной ели пристроился дятел: самое место для кузни - шишки еловые под боком, - лишь спустись этажом ниже. В густом еловом подлеске пересвистываются рябчики. «Тиу-ти, ти-у-ти» - доносятся их мелодичные переборы то с одного конца ельника, то с другого, а то из самой глубины вырубки.
      Я хоть и с краю вырубки, но меня крепкий ельник маскирует: если набежит рябчик, то не сразу должен я ему на глаза попасться. А пока он меня рассмотрит, я… Ну, да ладно. Никогда не стоит забегать в перёд в охотничьих делах. Загад не бывает богат. 
       Высоко в небе над самой вырубкой едва заметной точкой ястреб-тетеревятник кружит. И не заметил бы я его, если бы не пронзительный клик, который никогда ни с чем не спутаешь. Бывает, идёшь по лесу, и вдруг тебе, ястребиный клёкот со стороны слышится. Ястреб? Да где он? Откуда ему тут взяться? И вдруг ни с того ни с сего проворная сойка вспорхнет среди крон деревьев, раскрыв загадку ястребиного крика. Ах ты, пересмешница! Запомнила - заучила ястребиный клик и вот теперь им страх на лесных пернатых обитателей наводит. А тут и впрямь - сам гроза пернатых на охоту вышел. Неспешно кружит, слегка удаляясь в сторону. Постепенно ястреб, заходя на новый круг, скрывается за лесом. 
       Совсем близко от меня за огромным прошлогодним вывертнем, что вытянулся плашмя по правому углу вырубки и придавив своей массой с десяток хлипких берёзок, пропищал рябчиный петушок. Не слышал я его шумного подлёта - видно, он  по земле по- тихому подошёл. Любят рябчики по землице побегать! Ох и проворны они в этом занятии. Заслышав мой манок, он решил не дожидаться моего «подлёта», а подойти поближе и рассмотреть соперника. Неспешно повторяю посвист и быстренько слышу в ответ рябчиный ручеёк. Похоже, он где-то совсем близко от соснового выверта. Сейчас появится на самом углу вырубки. Но нет, что-то не спешит. Затих я. Слился с лесом. Боюсь повернуться. Ноги затекать начали. Один ненужный шорох - и рябчик незаметно скроется, как и появился. 
       Слежу глазами по окаёму вырубки, стараясь первым рябчика увидеть. За моей спиной в ельнике откликнулся ещё один рябчик. Слышу его всполошный перелёт и шумную посадку. Вот тот, что посвистывает у вывертня, замолчал. Неужели, меня увидел и теперь изучает? Оперение рябчика надёжно скрывает его в лесу. Пара синичек-гаечек, налетевшая с выруби, присела на сук в полуметре от меня. И вот слышу шорох со стороны кряжистого вывертня. Рябчик выдал себя - шелохнулись подсыхающие кусты папоротника, слегка задетые им. И вот он запрыгивает на сосновый выверт. Хохолок распущен, хвост подергивается, готовый развернуться. Сразу видно, готов бороться с незваным пришельцем. Замолчал. Слушает. Пробежал с десяток шажков по стволу, протянул песенку и вновь по сторонам смотрит, знать, меня выискивает. Я же не свожу глаз с рябца. И тут в какие-то доли секунды на моего петушка, откуда ни возьмись, падает с небес ястреб. Словно молния ударила в моего рябца, выбив перо. Вижу уже, как сбитый с вывертня рябчик крепко модмят ястребом к земле. Перекидываю шейку ружья в правую руку, и по лесу громовым эхом разносится оружейный выстрел. Ястреб, не ожидавший такого разворота событий, выпустив из цепких лап добычу, оторвался от земли и скрылся в глубине леса, а испуганный до смерти хищником рябчик в одно мгновение растворился в еловом подлеске, оставив после себя лишь тучку пестрых перьев. 
      Вот и вправду говорят: «Не загадывай наперёд!». Загадал я для себя этого рябца, да вот как вышло - опередил меня ястреб-тетеревятник. Но и сам ястреб ни с чем остался.  Откуда только он мог взяться? То рябчик мою бдительность притупил, а то бы я  за ястреба-тетеревятника обязательно увидел. Не  очутись я в это утро со своим ружьём на краю вырубки, туго пришлось бы рябчику. Точно бы на обеденном столе у ястреба был. А тут и ружьё добрую службу сослужило - рябца от верной погибели спасло. 


ЗАЗИМЬЕ 


     Начало зазимья… Та пора, когда уже точно нет возврата к тёплым дням, и истекают последние деньки бабьего лета. Когда на юг потянулись журавлиные караваны, и пропали последние зарянки, так долго ютившиеся в корьяжниковых крепях. Или когда бездонность голубого неба сменится серостью свинцовых туч. Когда осень начинает мало-помалу отступать, сокращая день, и жгучим на мороз становится растущий месяц. Когда золото берёз тускнеет, и лес высвечивается на чистоту. Много примет у зазимка! Но главная - в крепких ночных заморозках, тех, что прогоняют золотую осень. 
     За покрывшимся испариной оконным стеклом птичья суета. С раннего утра, чуть рассветёт, дружной стайкой синички за окном кружат, отчётливо слышу, как скребутся по брёвнам цепкими лапками, шебуршатся в пазах углов. Знамо дело, таскают паклю для утепления своих убежищ. Прогоняй - не прогоняй, а дело своё всё равно сделают. Умыкнут самый некрепкий жгутик пакли, истребят его до мелких нитей и унесут на зимние квартиры.
     Зазимье. Схолодало. Всё чаще и чаще начинают прихватывать землицу крепкие заморозки. Проснёшься, поглядишь в окно, а всё кругом белым-бело от  инея. Пашня вся в белой морозной крупице. Пока солнышко не разогреет день, так и будет белое серебро на земле лежать. 
     А синички не унимаются - глядишь, какая-нибудь и в оконце засмотрится, поинтересуется, что и как в ином, не понятном для неё мире. Стукнет разок-другой в оконный переплёт или по стеклу, будто напомнит, что зима не за горами, и словно испугавшись своего действа, слетит прочь.
     Смотришь на вымоченное испариной оконное стекло, на то, как, не спеша, одна за другой, догоняя друг друга,  стекают по нему капельки влаги - словно слёзы ушедшего в небытиё лета. 
     А за оконцем пустота, серость измученного дождевыми тучами неба, тяжёлая хмарь ночных сумерек, цепляющихся за утро. Хоть и знаешь, что зима не за горами, а все тёплого солнышка ждёшь - память о прошедшем лете не отпускает. А золото берёзовой листвы плотно припадает к земле от часа к часу.            
     Рассвет не охотно, скупо, мало-помалу набирая силу, расходится, прогоняя назойливую дремоту утра. С дубка, что напротив дома, не спеша, один, подгоняя другого, осыпаются последние, ещё кое-как державшиеся, но истомившиеся холодом листы. Под деревом уже давненько лежит рыжий ковёр из палого листа. Сосняк, что растёт у дома, растворился в тишине. 
     В доме тепло и уютно. Печь, истопленная с вечера, отгоняет прочь ночной холод.
     Дня четыре к ряду шли проливные дожди, набегал резвый ветер и беспощадно рвал с черёмух и клёнов последние, уже и так готовые в любую секунду припасть к земле, листья. Измотали дожди землю. Вдоволь напитали её небесной водицей. Под обильными дождями да холодными ночами стала закисать пожухлая трава да листва. Потянулся над землёй горьковато-кислый запах прели, запах сырой земли, запах поздней осени.
     Вот и отошла пора золотой осени. Расплели берёзы золотые косы. Погасли багряные костры клёнов. Посыпалась медными монетами  беспокойная листва осин. Припали от холодов к земле травы в ожидании первого снега. 
     Зазимье - первый шажок зимы. Усыпили лес буйные, лихие ветры. Идёшь по такому лесу, а он словно в глубокой задумчивости пребывает. Ушла прочь летняя суета, да осенняя страдная пора позади - природа к зиме готовится. 
     С детства люблю эту пору. Почему? Вроде, что в ней доброго? Бывало, вернёшься к середине дня из школы - день-то в зазимье коротенький, поешь «на скорую руку» и скорее в лес. Так и прихватишь два - три светлых часика. Успеешь на Шишманский бор сбегать за маслятами или побродишь по выхоложенному болоту - может, какой-нибудь примороженный опёнок-крепыш отыщешь. А сколько радости в этой находке! Вернёшься домой уж в полной темноте. Хорошо, если фонарик в спешке при отходе из дому прихватил, а всё больше наугад идёшь - тропку-то лесную хорошо знаешь. Лес в эту пору тишину на себе держит, бережёт её. Ступаешь по тропке, и шага не слышно. Сырость глушит шаги. Воздух словно пронизан влагой. Твёрдый чернотроп! 
     На тропку под огромный еловый вывертень выскочил заяц-беляк. И его прибрало зазимье: побелел, только штанишки ещё в серых лохмотьях, не успел обтрепать по густым кустищам. 
     Чёрный дятел с шумом плюхнулся на ствол сосны, напугал беляка, и тот опрометью скакнул в плотный ельняк, так и не заметив меня.
     Вечно зелёные кустики брусничника стелятся плотным ковром. Поник забуревший от холодов папоротник. Сочным изумрудом выткался по болотине отсыревший мох-сфагнум. Каждая еловая веточка украшена серебристой каплей. 
     Но вот, едва выглянуло скупым отблеском солнце, разогревая утро. Ночной заморозок начал сдавать, удерживаясь лишь в тени. Безмерно спокойное утро, даже гарковня одинокого ворона в кроне старой сосны не нарушает покоя зазимка.
     Случается, зазимок и заговорит на своем, только ему понятном языке. Так однажды в пору раннего зазимка остановился я в полдень в старом ольхашнике, а там такой шум от осыпающейся листвы стоит, словно деревья меж собой переговариваются. Это морозец к земле их потянул. Птичья мелюзга шустрит в кронах ольх - то ли греются от холода, то ли отыскивают пищу, да одинокий рябчик посвистывает в еловом притворе, подзывая самочку. А солнечные лучи старательно, осторожно, словно крадучись, пробираются сквозь кроны деревьев, стелют свои матовые дорожки по остывающей от тепла земле, и лес  пронизан лучами солнца, как нитями.
      Голос предзимья слышен во всём. И в скупом, приглушённом шелесте листвы под ногами, и в суете одиноко сидящего по ольховинам трудяги- поползня. В эту пору даже обычный крик дятла, к которому мы так привыкли летом, меняет свою интонацию - становится пронзительно чистым, с серебристой ноткой, словно настоянным на морозном воздухе. И в хмуром осеннем дне, что тянется через весь небосвод, с которого с минуту на минуту обрушится наземь холод свинцовых тяжёлых дождей. Да и в том, что ранние сумерки в крепких объятиях держат ночь. 
     Рубином рдеют рябиновые кисти. Опала с деревьев листва, и ягодные кисти, словно отблески пламени, притягивают взор. Не отстаёт от рябины и калина - в лесу  мимо неё не пройдёшь.
     С последним теплом, с последней чернушкой закончился лёт паутины. А вот и стайка свиристелей с севера пожаловала, вот он - верный признак настоящего зазимка. Зима не за горами!        

     
     

СУМЕРКИ  ГОДА 



          Короток зимний день - всего-то несколько часов. В эту пору день не успевает набрать «силу». Оттого то и короток он. Не заметишь, как подкрадутся ночные сумерки. Да и утро в эту пору необычное. Неохотно просыпается - клонит его ко сну долгая зимняя ночь. Держит в крепких объятиях и лишь по том отступает, но… не надолго. 
          А вот в зимнем лесу хмурь долго держится. Зайди в ельник в такую пору и непременно подумаешь, что тут ночь спряталась, растворившись во мгле. Осыпается с деревьев налипший снег, превращаясь в лёгкую белую пыль. Ночью была метель. Тягучая. С ветром. Остановилась лишь по раннее утро. Густые со свинцовым отливом тучи заволокли небо. Середина зимы - пора долгих ночей. В народе это время именуют еще и сумерками года. Верно подмечено! Хоть и начинает прибавляться день отсчитывая минутки с дня зимнего солнцестояния, да не так то просто сумерки года прогнать. Тут свой срок нужен.    
         Молчалив лес в эту пору, спит, укутавшись в снеговое покрывало. Глушит снег лесные звуки. Ночная метель открыла новый лист белой книги.
         Всю лыжню замело - едва виден путь. Плотно ложился снег под метель. Стелил по земле позёмкой, наметал заносы. Вот и скрылась моя лыжня - трудись заново если хочешь попасть в зимний завьюженный лес. А что в нем в такую пору необычного? - спросит обыватель. А оно и действительно так. Всё кругом белым бело! Да ещё и после метели! 
          Нет! Есть необычность в таком лесе! И в первую очередь в тишине рождённой снегом. Не услышите вы в заснеженном лесу эха. Зайдёшь в такой лес и словно в царстве тишины оказываешься, в какой-то особенный сказочный мир попадаешь. 
          Главное в эту пору поскорее в лес выбраться, что бы до вечерних сумерек возвратиться. 
          После метели всё в лесу кажется одинаковым. Бывает очень трудно отыскать знакомую тропинку в лесной чаще по которой хаживал в бесснежье. Наклонились под тяжестью снега молодые деревца, скрыв собой знакомую стёжку. Старательно обхожу снеговой завал, выправляя тропу на чистое место.
         Одинокий лисий след протянулся краем старого ельника, спустился к вырубке и скрылся в непролазном частом молодом березняке. Вышла на промысел лисица переждав метель, где ни будь в гуще молодого ельника. 
          Пара лосей под самую метель стронулась с места жировки и ушла в дальний отлог лесной речки - в снегу остались глубокие следы, запорошённые пургой.
          Поднимаю на крыло сову-неясыть, что примостилась на вершине молодой ели. Птица бесшумно скрывается в заснеженном лесу. Видимо вышла на охоту под самое утро, как метель закончилась, пока ещё держала власть ночь и сумеречное утро.  
          Тишину в лесу будит дятел, заработав на своей кузне, что сухой маковке сосны. Небольшая стайка синичек-гаечек крутится под сосной, на которой расположилась дятлова кузнеца. Подбирают оброненные еловые семечки не обращая внимание на меня. Суетятся, перекликаясь, старательно осматривая снежный пол под сосной. 
          Утро словно замерло, едва освободившись от ночной мглы. 
         Для лесных обитателей трудная пора длинных ночей. Не жалует она ни кого. Хорошо барсука да ежам что с осени залегли на долгую зимнюю спячку и не ведают о зиме, лишь бы сильная оттепель не потревожила. 
          А вот для тех, кто зиму «бодрствует» нужно прокормиться и себя спасти.    Хоть и сильный зверь - лось, а лишь под снегопад со старой жировки сошёл, «заметая» следы метелью. 
          Долго промышляет лисица в лесной чаще пытаясь наткнутся на свежий заячий след, но не тут то было. Осторожны зайцы после сильных метелей - не охотно печатают след. Если сыт, может долгое время, не один день на лёжке провести, лишь бы не выдать себя хищникам. Случалось поднимать зайцев из под самого «шага». Сорвётся с со спасительной лёжки прикрываясь снежной пеленой и на махах - прыжками в метра два под полог густого молодого ельника. Вот и след свой открыл! Теперь бы только лисе не на «течь» на заячий путь!     
          В ольхашнике, взрывая снеговую пелену, со свистом поднимается пара рябчиков и едва присев на ольхи, мигом оценив обстановку скрывается в глубине леса. Для них частые метели - доброе дело. Под снегом тепло и уютно. Пробьют норку-спаленку, устроят отдушину и ночуют в безопасности. 
          Тяну свою тропу к берегу лесной речки. Не видно речного русла - скована река льдом, укрыта снегом. Лишь там, где выстроена бобровая плотина, едва выбивается наружу малый ручеёк русла, но вскоре и он ныряет под лёд. Там где обычны бобровые выходы - ни следочка. Видимо бобрам ночная метель «не по душе» - в хатке под речным берегом спокойнее. 
           Хорошо идти по заснеженному речному руслу на лыжах. Просторно. Не путаются лыжи в лесной куще. 
          Шумливая стайка щуров пролетела над лесом. Северные гости! И вновь тишина.
           Остановился возле старого осинового пня. Снег вокруг исчерчен мышиными следочками. Что искала тут мышь? Зачем выбралась на снег? Побегала вокруг заснеженного пня и опять под снег спряталась. Оно и то верно! Под снегом надёжнее. 
           Старая кабанья тропа перерезает мой путь. Вернее проложенная кабанами ещё до метели. Пробитая в глубоком снегу она может служить кабанам всю зиму. За старым ельником есть болотистые места. Туда ведёт кабанья тропа! Даже в суровые зимы не сильно промерзает там земля, а в оттепели можно и дерн поднять. Частенько зимой встречаю там кабаньи покопки. Перемесят землю со снегом, выдернут наружу земляные комья в поисках съедобных корешков. Да всё баловство это! Трудно кабану в зимнюю пору. Вот и держится он в основном у подкормок, а по тропам уходит с кормёжки на днёвку. Кабан сумеречный, ночной зверь, но и ему позёмка не «по душе». Нет свежего следа на тропе - знать отлёживался зверь, в своём логове пережидая ненастье.
            Глухарь, сорвавшийся с шумом с дальник сосен, спланировал над руслом реки и взяв в лево скрылся за лесом. Осторожничает! Близко не подпускает. Словно и не было ни какого глухаря.
            Тишина в лесу. Даже клестов не слышно. Их то бы сразу заприметил - вон какие гирлянды шишек на елях. 
            К полудню небо так и не просветлело от назойливых снеговых туч, а чуть позже посыпался ленивый снежок. Ещё немного и на лес опустятся сумерки, а за ними наступит долгая ночь. Будет ли вновь метель? Этот вопрос я задавал сам себе, размышляя, глядя на падающие из поднебесья снежинки. Может быть и будет. На то она и зима, что бы мело снегопадами да правило морозами.              
            
              

          РАЗБУДИЛИ  ВЕСНУ
          

          С вечера всё вокруг замерло. Да же не было слышно лягушачьего хора в огромной снеговой луже, что образовалась на месте иссохшего со временем прудка. Молчали тяговые птицы - зарянки, черные и певчие дрозды. Молчали вальдшнепы. Луна явно показывала на мороз и растущий месяц стелил по лесной поляне тени ольх растущих по кромке лесного ручья. Тишина засыпающего вечера резала слух, а мы всё по прежнему продолжали стоять с  краю лесной поляны окруженной берёзово-ольховым лесом и настойчиво ожидали тяги, хотя уже можно было понять, что наше ожидание напрасно. Тяги не будет!
         А будет ли глухариный ток? Этот вопрос нас не отпускал весь путь к дому. Затишье перед бурей. Возможно. Но какой! Природа явно не была настроена на ненастье. Но погода вещь обманчивая. В особенности апрельская.
         Ночью должен был прихватить крепкий мороз, а холод впрочем, не помеха токующим глухарям. Бывали случаи и в двадцатиградусный мороз токовали! Мы попросту успокаивали себя, - ведь в нашем распоряжении было всего лишь на всего одно утро, когда мы могли попасть на ток.
         За полночь мы вышли из дому. Звездное небо. Луна. Лёгкий ветерок бороздит в кронах сосен, то, залегая, то, вновь припускаясь в порывы. Ветер при морозе дело не доброе. Явный признак того, что в погоде, что- то произойдёт. 
         До тока было чуть более часа пути и время позволяло и мы не спеша побрели по ночному лесу, растворяясь в кромешной темноте апрельской ночи. Изредка вспугнутые нами птицы, спросонья шарахались в чащу и разом замирали, как только мы отходили дальше. 
        К току подошли чуть раньше чем предполагали. Долго стояли, переминаясь с ноги на ногу от наседавшего мороза. Прислонившись к стволам огромных сосен, чутко слушали лес. По-прежнему было тихо. Но тишина была какая-то необычная. Гнетущая. Не тишина ночи, а тишина перед грядущим ненастьем. Даже не было слышно лесного конька, что первым будит утро. Усилившийся верховой ветер настораживал.        
        Наступала пора глухариной песни. С минуты на минуту должен был затоковать глухарь. Мы терпеливо ждали, вслушиваясь в каждый шорох ночи, в каждый не ведомый, посторонний для нас звук. 
        Перед самым рассветом сильно потемнело. Казалось, что возвращается ночь. И  откуда ни возьмись налетел снегопад, превратившийся в самую настоящую пургу. Всё произошло мгновенно. Словно ураган снежной лавины пронёсся над лесом. Словно очутившиеся во вьюжном феврале, накрытые снеговой завесой, стояли мы на лесной дороге застигнутые врасплох ненастьем. В один миг всё стало вокруг белым-бело. За пургою скрылась даль. Было понятно, что происходящее не шутка и уж теперь токующего глухаря нам в это утро не услышать. Снег сыпал и сыпал и казалось уже, что не будет конца и края этому ненастью. Но уходить мы не хотели.
      Метель кончилась так же внезапно, как и началась. Одним махом снег прекратился. Прояснилось, и по заснеженному лесу потянулись первые солнечные лучи. Разом оживился лес, запел, заиграл сотнями птичьих голосов. Да так, что нельзя было разобрать певцов. Всё слилось в единый гул. Было похоже, что каждое дерево приютило на себе десятки пернатых певцов. Птичий хор нарастал с каждой минутой. Мы, остолбенев от шума, уже не слышали самих себя. Это был самый настоящий шквал, ураган птичьих песен пробуждающих утро. И была в этой песенной круговерти особая сила и мощь. «Один в поле не воин» - верная поговорка и к птичьему хору приемлема. Весну не разбудить одним птичьим голоском. Вот и тут, взялись разом пернатые певцы весну пробуждать, прогонять зиму. Словно заспала на самом апрельском темнозорье в это утро весна. Вот и взяла зима на какие-то мгновения силу. Запуржила. Завьюжила. Поднялся птичий хор во весь голос будить весну, что вновь снегопад не вернулся. И разбудил! 
       Уходили мы с тока под дружную капель, что сыпалась с сосновых крон. Мы не сомневались в том, что в этом лесном концерте участвовали и наши глухари, которых конечно же в такой круговерти голосов мы попросту не слышали. Не как не могли наши глухари остаться безучастными к этому действу.
       Вот она разгадка молчаливой вечёрки. Предчувствие надвигающегося ненастья заставило на кануне замолчать птиц. А намолчавшись настудившись метелью, выдали они такой концерт от которого весна хочешь не хочешь, а проснёшься. 
       Уже к полудню от выпавшего снега не осталось и следа. Ушла зима «не солоно хлебавши», до своей поры.          
             

ВЕСЕННИЙ  ИЗУМРУД

       Приметна первая зелень весной. Сочно зелёного цвета, яркая. Радуемся мы первым берёзовым листочкам, что появляются в первые майские деньки. С каждым днём примечаем, как прибавляют они в росте, наливаются живительными соками. К молодой листве у нас отношение особенное. А вот как ели меняют свой зелёный наряд плохо себе представляем. С первыми весенними деньками, особенно в ясный солнечный день хорошенько замечаем необычность зелёного елового наряда. Будто бы помолодели ели!    Однажды, в разговоре, у костерка апрельским полднем, один мой хороший знакомый восторженно заметил: «Посмотри, какие изумрудно зелёные ели! Зимой они не такие, тусклые какие-то, не радостные».
       Да и прав он. Нет, в цвете зимних елей той сочности красок, что бывает весной. 
       Мы сидели в окружении молодого ельняка и он действительно был словно пропитан нежнейшим изумрудом. Словно умылись елочки в погожее апрельское утро. Солнечный свет ещё ярче эту изумрудную хвою делает. «Прильнут» солнечные лучи к еловой хвое, «приласкают» теплом каждую хвоинку, «напитают» светом. А на фоне пустого лиственника, еловый лес весной смотрится по особенному. 
       Так в чём же загадка такого цвета елей весной. Ведь такой наряд бывает у них только весной. Не приметно это природное таинство! Вот и для меня это было долгое время загадкой, покуда, не обратил я внимание на одно природное явление.
        Окажитесь после мартовских оттепелей в еловом лесу и непременно увидите такую картину - подтаявший снег густо усыпан бурыми иссохшими хвоинками. Да так усыпан, что, и места чистого не сыщешь. Не в одночасье же они осыпались? Конечно же нет. Всё происходило постепенно. Всю зиму ёлочка свой наряд меняет. Мало- помалу сбрасывает  хвоинку за хвоинкой и к весне готова новая колючая одёжка - молодая хвоя. Вот и получается, снег в ельнике словно слоёный пирог напичкан от самой земли опавшими хвоинками. Как начинает снег подтаивать, так и собираются все опавшие за зиму хвоинки вместе. Вот и разгадка на лицо! Потрогаешь руками молодую еловую хвою, и ощутишь ёе нежность - вроде бы и колется, да всё не так как загрубевшая старая хвоя. Чувствуется её особость, что не окрепла ещё. 
       От молодой хвои в еловом лесу и дух особый держится - терпкий, с кислинкой. Особенно по утрам, на рассвете, с первыми солнечными лучами - когда с ночи настудится воздух, подледенеет на морозце землица, а вот когда начнёт отпускать утренник, тогда то и заявит о себе ельник нежнейшим ароматом. Легко, просторно дышится в ельнике весной - целебна молодая еловая хвоя.                         
        Не замечаем мы листопада у хвойных деревьев. Всё нам кажется, что они в одной и той же поре - вечно зелёные круглый год и при жаре и при морозе. Листопад на берёзах живо отмечаем с первым золотом осени, а вот как хвоинки обновляются нам и невдомёк. И лишь снег в мартовские оттепели помогает раскрыть тайну хвойного елового леса. 


          ВСЁ ПОД ПРИГЛЯДОМ!  


         С раннего утра иду за клюквой! Такое решение было принято с вечера. Сосед принёс добрую весть - клюква в самой поре!  
         Середина октября - самое время её сбора. Ударили крепкие ночные заморозки, осыпая в утренний час серебряным инеем всё во круге глубокую пору листопада. Давно закончился лёт паутины - предвестник наступающей осени. День - другой, и потянется вовсю с берёз последняя листва, что ещё держится на самой маковке кроны. Берёзы в такую пору в солнечных лучах, словно свечи, яснятся. Зажглись багрянцем на верховых болотах травы.
          Выхолаживают крепкие морозные утренники из клюквы горчинку, придавая лёгкость вкуса. А до этого времени не в поре ещё ягода. Даже глухари с тетеревами не дюже охочи за ней до того как тронет её морозец. Наконец, клюквенная пора пришла.
         В утренний час я отправился на верховое болото, что было в пяти верстах от нашей деревни. Вышел из дома во двор, а всё кругом белым - бело от ночного заморозка. Сапоги по мёрзлой землице бухают. Настуженный воздух каждый звук ловит. Вот рябчик в соснячке голос подал, а вот и пара кукш меж собой переговаривается - резкое креканье доносилось от берега небольшого лесного озерка - ламбины. На лужах, что раскинулись по дороге, зеркальца льда. Оступишься - и хрустнет под ногой ледок и лёгким эхом чирканёт в воздухе. Ещё до первых заморозков, что окрасили в багрянец осиновый лист, потянулись к теплу перелётные птицы. В зиму остались только те, что морозов не страшатся, для кого в зимнем лесу свой кусочек «хлеба» отыщется. 
         Иду не спеша - торопиться некуда, целый день впереди. Любуюсь по сторонам осенним лесом.
         На грунтовке примечаю отчётливый медвежий след. Ещё с вечера прошёл, покуда земля ещё немороженная была. К утру след косолапого инеем покрылся. Нагнулся я над следом. На песке чёткий отпечаток когтистых лап зверя. След в след шёл, не спешил. Точно, как я сейчас. А куда ему спешить-то? Хозяин он тут! Кроме человека, нет ему тут равных. Наверное, косолапый жиры к зиме нагоняет. Уж не на клюквенник ли отправился? Усмехнулся я своему предположению. Знал бы я в тот момент, о чём говорю!
         Медвежий след спустился в овраг, и было видно, как на подъёме, забираясь на вал, медведь сорвал мощными лапами добрый пласт мха-ягеля, что повис теперь лоскутом, оголив каменистую россыпь.
         Иду дальше по дороге, что ведёт к верховому клюквенному болоту, а в низкорослом сосновом леске, по которому припустился мох-бородач, высится муравейник. Сковало морозцем хвоинки, оделся в плотный панцирь купол муравьиного дома. Ушли муравьишки в свои зимние квартиры. 
          Узкая лесная тропка едва угадывается. Остановлюсь, послушаю. Тишина. Парочка рябчиков с шумом взлетела с позднего брусничника, и тут же расселась в сосняке немного поодаль.
           И вот оно - клюквенное болото, густо, едва не в пояс. поросшее с краёв пьянящим багульником, с мочажинками, с чахлым низкорослым сосняком, что не одно десятилетие мается в этой сырости. Посмотришь по сторонам - всё однотипное, безликое. В какую сторону ни шагни, всё словно на одном месте находишься. Если бы не клюква, то и не приглянется это местечко для лесной прогулки.
           А клюква хороша! По моховому ковру словно рубиновые бусы рассыпаны. Крупные, плотные бусины. Везде ягоды куда ни глянь.
           Принялся я ягоду собирать. Клюква на сбор спорная! Не замечаешь, как наполняется ладонь спелой ягодой. Стынет ладонь от прихваченной морозом клюквы, а всё же приятно в руках подержать добрый сбор. Одну за другой пригоршнями ссыпаю собранную клюкву в лукошко. Увлечённый сбором, не смотрю по сторонам! Сосредоточился на ягоде!
           В какой-то момент ощущаю на спине чей-то взгляд. Цепкий, колкий, пронзительный. Поднялся я с  корточек. Осмотрелся вокруг, обвёл взглядом болотную опушку сосняка. Никого. Над болотом размеренно, словно нехотя, взмахивая крыльями, пролетела скопа. Тишина октябрьского полдня. Только слышно, как пересвистываются рябчиные парочки, да пискнет на сосёнках какая - нибудь пичужка.
           Манит к себе клюква, и я вновь продолжаю сбор. Непонятное ощущение того, что за мной кто-то пристально наблюдает, не покидает меня. Мысль о тайном наблюдателе сидит в моей голове до конца моего клюквенного сбора. Несколько раз я вновь пытался разглядеть кого либо, но всё было безрезультатно. Поднимался, внимательно осматривал окружающий себя простор. Нет. Никого.
           Так с мыслью о невидимом существе, что наблюдало за мной, а себя не выдало, и покинул я клюквенное болото. 
          Домой возвращался всё той же тропкой мимо того самого огромного муравейника. Что такое?! Муравейник был разрушен. Кто-то хорошенько раскопал его с одного бока, вывернул весь иглишник, копнул в самую сердцевину. Густой черничник, что рос у самого подножья муравейника, был густо запорошен хвоинками. 
            Постоял я некоторое время у муравейника и пошёл дальше к грунтовой насыпи, что вела до самого дома, всё больше недоразумевая о происходящем. А мысль о том таинственном взгляде не выходит из головы.
           Так и добрёл я до дома, словно подгоняемый кем-то из леса.
            Рассказал свою историю егерю. А мне в ответ:
            - А чего ты хотел? Это медведь тебя приметил!
            - Как медведь? - отвечаю я изумлённо.
            - Да очень просто! Заприметил мишка твой след или самого тебя увидел, как ты к верховому болоту пошёл. Сытый. Спокойный. Решил он по твоему следу пройтись. Вот и дошёл за тобой до самого клюквенника. Хитрый зверь! Сам не покажется, а всё вокруг видит! Залёг, небось, в багульнике против ветра, чтобы свой пресный медвежий запах не выдать, и наблюдает за тобой, покуда ты с болота не тронешься. А тебе и невдомек, что за тобой медведь наблюдает. Вот такой он зверь!        
           Слушаю я егеря, а у самого по спине мурашки елозят.
           - Медведь так всегда поступает! Ведь ты же к нему в дом пришёл. А у него в доме всё под приглядом, как у порядочного хозяина. Нападать не станет, у него и так в лесу харч отменный. Ведь ты же ему ничего плохого не сделал. А он с тобой и клюквой ещё поделился. Вот какое дело! Да я и не удивлюсь, что он тебя и до самой насыпи проводил, да только ты этого не заметил.
           Тотчас вспомнился мне разрушенный муравейник, что пострадал от медвежьей проказы. Выходит точно, что косолапый за мной по пятам шёл, когда я до клюквенника добирался да и обратно выходил. Надо же, и не показался даже, чтобы гостя не спугнуть. И уж наверняка видел, как я у разрушенного им муравейника стоял. Вот тебе и утренняя тишина!


                          

ТАЙНА  ЛЕСНОГО  БОЛОТА 


          «Какая сегодня с самого утра жаркая погода…» - подумал я, пробираясь знойным июньским утром по лесу, сплошь заваленному упавшими деревьями.
          Я осторожно перешёл встретившуюся мне на пути большую лесную канаву, появившуюся здесь неизвестно когда, но по всему видно - очень давно. Поднявшись на её противоположный, высокий берег, который уже нарядно порос сосенками, увидел перед собой небольшое верховое болото, которое располагалось в низине. Торфяной мох - сфагнум - и сотканный из кустиков брусники, клюквы лесной ковёр сплошь покрывали болото, а по правому краю красовались необычные, словно воткнутые в сырой мох веточки багульника, увенчанные на верхушке белоснежными цветочными свечами. Соцветия багульника очень красивы. Они, как белые маячки на серо-зелёном болотном фоне, указывают зашедшему сюда путнику, что вскоре может быть топкое место, лучше его обойти, и предупреждают - не задерживайся здесь долго, иначе задурманит, закружит тебе голову диковинный аромат.
          Кому как, а мне приятен этот резкий запах «болотной ёлочки» - так в наших местах зовут багульник.
         Однажды от одного из местных деревенских жителей я услышал рассказ о местечке Багойник, где впоследствии и обнаружил верховое болото с зарослями таинственного багульника. Будто бы в стародавние времена сгубил в этих местах медведь-шатун двух охотников. Перестали ходить люди в Богойник, и всё потому, что кто-то из деревенских жителей, припозднившись в лесу, однажды видел тех самых охотников. Время тогда было летнее - как раз был в цвету багульник.
           Время не стёрло из памяти людей эту страшную легенду-быль. Так и родилось поверье, что оживают и появляются те погибшие охотники в лесу в то время, когда начинает цвести болотная трава багульник. Поэтому люди стали обходить это странное место стороной, а попадая сюда ненароком, освящали себя крестным знамением и спешили поскорее удалиться, чтобы больше сюда не возвращаться.
           Возвращаясь я как-то с дальнего глухариного тока, я решил заглянуть в Багойник. Так, подходя к болоту, я вспугнул с земли огромного глухаря. Лесной великан тяжело поднялся с земли, шумно захлопав упругими крыльями, и, ловко вырулив между стволами сосен, скрылся за деревьями. Было раннее утро, и глухарь не просто так здесь прогуливался. Ведь в природе стоял апрель - самое время глухариных токов, и в такие утренние часы глухарь должен был ещё находиться на токовище. Так оно и вышло - глухариный ток был найден, и отныне то место, где росла вечнозелёная «болотная ёлочка», ассоциировалось у меня с глухариным током.
          И теперь, в это июньское утро, выйдя после долгой дороги к Багойнику, я ещё издали увидел белоснежные шапки багульника, раскиданные по правому краю болота. 
          Я присел на сломанную ветром ель, привалился спиной на толстый сук и, закрыв глаза от напустившейся на меня дрёмы, погрузился в пору чуткого сна. Назойливые комары, которых в начале лета великое множество, роем кружили вокруг меня.
           В какое-то мгновение я полностью отключился от окружающего меня реального мира и уснул, и мне уже почти снился какой-то сон, как неожиданно в полудрёме услышал недалеко от себя самое настоящее куриное квохтанье. Я открыл глаза и увидел буро-рыжую глухарку - копалуху, вокруг которой с разных сторон копошились пёстрые несмышлёные глухарята. Ещё совсем маленькие, недавно вышедшие из гнезда, они старались не отходить от матери, а чуть отставши от неё, пытались догнать, быстро семеня ножками. Глухарка вышла чистое поле, осмотрелась по сторонам, высоко подняв и, меня, замерла. 
           Глухарята, не подозревающие о возможной опасности, быстро уловили настороженное поведение матери и, остановившись на месте, затихли. Несколько секунд копалуха смотрела в мою сторону, оценивая происходящее, а затем медленно, не торопясь, повернулась ко мне спиной и стала осторожно удаляться, уводя за собой свой выводок. Глухарята, так и не заметив меня, полностью доверившись заботливой мамаше, покидали то место, где ещё несколько секунд тому назад резво бегали среди травы. Ещё совсем немного, и глухариного выводка совсем не стало видно, и лишь едва покачивающиеся большие листы папоротника и кустики черники на том месте, где скрылись глухарята, напоминали о произошедшей несколько минут тому назад встрече.
          Вот какую тайну хранило в себе это лесное болото, наверное, не один десяток лет. Может быть, и знали деревенские жители о существующем в этом урочище глухарином току, да, естественно, умалчивали, предпочитая отпугивать нежелательных посетителей легендой о погибших охотниках. Сохраняли глухариный ток испокон веков.
           По лесной дороге я вышел прямо к деревне и, не теряя времени, направился к своему дому. 


ПРО УЖЕЙ 


          Заприметил я этот случай на одной из центральных улиц одного крупного города. Июльская жара. Палящее солнце и до пекла нагретый асфальт. Машинное столпотворение у пешеходного перехода. Вроде бы обычная картина. Да не тут то было. Вдруг вижу на проезжей части дороги среди машин пожилую женщину, словно подгоняющую впереди себя кого-то. А машины расступаясь в стороны, боясь наехать на женщину и невидимое существо в замешательстве толкались в хаотичности. Пришла и наша очередь объезжать женщину и тут то все стало ясно. Женщина спасала от верной гибели … ужа. А уж словно понимая куда он попал суматошно извиваясь спешил к спасительному газону. Как он попал сюда, на бойкую городскую улицу для меня загадка. И как остался жив оказавшись в таком потоке машин. Думаю что этот уж «родился в рубашке». И нужно отдать должное этой самой женщине, что распознала в змее безобидное существо. Трудно сказать как мог оказаться этот житель лесных озерец и болот в пучине городской суеты. Наверно попросту приблудился.
         Чаще всего ужа примечаешь на каком ни будь подзарастающем с брегов прибрежной растительностью прудке. Сидишь тихонько с удочкой и видишь как плывет ужак береговой кромкой подняв над водой черную как смоль голову с желтыми отметинами по бокам. Лёгкая волна расходится по бокам.   Гроза лягушачьей братии. Враз воцаряется тишина. Лягушки словно понимая опасность отдают «концы в воду». И молчок!
         Есть в движении ужа и невозмутимое спокойствие, размеренная плавность, грациозность, что впрочем, присуще всем змеям. Об ужах поговорить всегда занимательно. Один мой хороший знакомый говорит о них так: 2Змея с доброй натурой». Оно и то верно. У народа во все времена отношение было сдержанное, боязливо-опасливое, тревожное и не всегда человек змее руку «подавал». Да и название «гады» не даром придумал, что бы отобразить всё своё отношение к этим существам. А вот уже в этом списке змеином особняком значатся. Особые это змеи. Добрые и полезные. Помнится как мальчишкой бегал за деревню на берега зарастающего болотца специально для того, что бы набрести на ужака - уж больно было забавно приблизится к этому существу на близкое расстояние. Змея, а ты её не боишься! Так однажды наступил я на том самом болоте не чаяно на змею. Глянул, а уже поздно - змея своё тело по моей ноге протащила, в «петлю» взяла. Стою, не жив не мертв - ослабь шаг и змея непременно ужалит. Ну сколько не стой а змея вёртка. И в какой-то момент выскользнула из под моей стопы. Какое счастье, когда я увидел у той змеи желтые пятна за «ушками». Уж! Семь потов с меня тогда сошло. Ну а если бы гадюка, то не уйти бы мне тогда невредимому.
         Что не скажи, а люблю ужей. В народе к ужам отношение всегда «по-доброму», да вот только змеиный облик настораживает. Так в одно из первых своих знакомств притащил я небольшого ужика к себе домой. Все домашние были в ужасе. Оно и понятное дело - змею в дом принес. Прихватил я его тогда при курьёзном случае - спутал с рыбой-угрём. Позарился тогда мой ужик на малька- наживку. Не сильно прихватил крючок. Вытащил я тогда из воды свою рыболовную снасть, в горячке снял с крючка «рыбину» и только тогда понял что это далеко не угорь. А ужик спокойно в руках моих себя ведёт - словно и не живой. Я тогда ещё не знал что ужи при опасности могут мёртвыми притворятся. Потом я ещё не единожды это ужиное свойство уходить от беды наблюдал - не одной змее это не свойственно. 
         Много было встреч у меня с ужами. Расскажу ещё об одной. Дело было на торфяных карьерах - кругом открытая вода, островки поросшие чахлыми березняками. Расположились мы тогда на одном из таких островов. Поставили палатки, обосновались как следует. Наловили рыбы на уху. За полночь разомлев от сытной еды, жаркого костра улеглись спать. То что от ухи осталось у костра оставили, а рыбью требуху под берег бросили. Ночью меня разбудило шуршание опавшей листвы за брезентом палатки. И было оно не одно. Шуршала листва и по другую сторону палатки и где-то у самого лаза, у моих ног. Может мыши! - подумал я тогда. Хотя с этой мыслью промелькнула и другая - Откуда на островке взяться мышам. Очень хотелось спать и было лень открыть глаза и проверить всё по обстоятельней. Что говорится - утро вечера мудренее, я уснул крепким сном. Проснувшись с рассветом, устремился к береговой кромке умыться. Шагнул к берегу и отступил назад - у брошенной с вечера рыбьей требухи колготели четыре крупных ужа. Абсолютно не обращая на меня ни какого внимания они поедали рыбьи останки, «по хозяйски» подчищая место своего пиршества. Поверьте мне, хоть и безобидное существо - уж, но увидеть сразу в одном месте скопление четырех змей, пусть даже не ядовитых зрелище весьма впечатляющее. Постоял я с минуту-другую и направился к вчерашнему нашему костровищу. Но и тут меня ждал сюрприз - котелок где ещё вчера с вечера нами была оставлена не доеденная ушица, лежал опрокинутым навзничь, а возле моего рюкзака лежал уж. Потом я встретил ужа и у своей палатки, где коротал ночь и ещё одного, далее по косе, когда решил прогуляться по берегу. Остров был просто напичкан ужами. И тут мне сразу вспомнилась прошедшая ночь, таинственные шорохи за брезентом палатки и мои думы о … мышах. Это были ужи, и я всю ночь проспал в их окружении. Может быть, они и подползали ко мне сонному совсем близко, но что было с меня взять! Ужи всю ночь «осматривали» наш бивуак на предмет съестного и по видимому остались очень довольны. Остров действительно был попросту напичкан ужами. 
       Случалось мне видаться с ужами и на огородных грядках. Обычно это происходило в утренние часы, когда ещё обильны росы и ужи припозднившись на охоте не торопились покидать свои угодья. Частенько встречал ужей и на картофельном поле. Рядом с картофельным участком по одну сторону пруд, а по другую болотинка - самые ужиные места.  Пойдёшь в утренний час по холодку жука колорадского собирать, обязательно в какой ни будь меже  на ужака наткнёшься. Увидит тебя уж, замрёт на секунды, а начнёшь подходить к нему, то обязательно поторопится уползти. Картофельные участки притягивают и мышей и жаб, вот и ужи тут как тут - есть на кого поохотится.
        Бывает, что ужи так освоятся на приусадебном участке, что и под «присмотром» человека и свой род ужиный продолжают. Так однажды раскапывая старую торфяную кучу, обнаружил я ужиную кладку. С десятка-полтора яиц были присыпаны торфом. Торф солнечное тепло притягивает - тепло кладке даёт. Да и мало кто в торфяную кучу полезет. Надо же какое место уж выбрал для своего гнезда! 
       Вот таков он уж! И змея вроде бы, и страха в себе не несёт. Одно добро!  


                                         

 

НА РЕЧКЕ СОРОКЕ 



      Много разных встреч подарила мне охота. Помогла научиться разбираться в людях, понимать их. Какие-то встречи забылись выскользнув из памяти, а какие-то крепко-накрепко врезались в неё как, к примеру, вот эта о которой я и хочу рассказать. Вроде бы и ничего особенного, повстречал в лесу человека, разговорились. Но есть в этой встрече своя особинка, без которой она и не состоялась бы. 
       Весна в тот год запаздывала. Словно взбеленившаяся девица на выданье никак не шла в объятия к месяцу апрелю. Холодила. Посыпала снеговыми дождями, играла холодными ветрами, душила пробуждающую природу крепкими ночными заморозками. По утру снег настился, и не отпускали до самого полдня. Каждый шаг по лесу был за версту слышен.  Даже к вербному воскресенью молчала цветом верба, не добрый знак - весь год на смарку, - поговаривали у в деревне.       
     Хоть и холод стоял, а весна всё одно день ото дня подтягивалась. Ночью мороз, а утром когда выглядывало солнце просыпался в птичьем пении лес. На перебой, словно соревнуясь между собой, барабанили по сушинам пёстрые дятлы, где то в глубине леса устроившись на маковках самых высоких сухар ворковали вяхири. Тянулись с юга гусиные караваны и на заснеженных болотах будили весну вернувшиеся с зимовок журавли. К полудню, накрывала дали лёгкая сизая дымка и воздух дрожал от солнечного тепла и нежно фиолетовыми казались кроны берёз. Сорочьё таскало в клювах хворост - подправляя,  старые, да выстраивая новые гнезда. Суетились воробьи купаясь в лужах талого снега. 
      Холода крепко попридержали вальдшнепиные тяги. Я упористо ходил каждый вечер на поляны, что теперь тянулись по мелколесью у речки Сороки, где некогда были раздольные сенокосные луга. И почти всегда возвращался домой порожний, вешал на вешалку не пригодившийся ягдташ, убирая ружьё до следующей вечёрки. Я исправно ходил на тягу в надежде попасть под пролётного вальдшнепа. Но удача не шла мне в руки. Всё больше случалось так что я вовсе не видел тянущего вальдшнепа.  Высыпали звёзды, вырисовывался чёткой жёлтой нитью, словно выведенный изящным вальдшнепиным пером растущий месяц, вновь наступала ночь и я уходил домой.
      И в тот последний день охотничьего сезона я вновь пришёл к Сороке что бы уже проститься с ней до будущей весны или дай бог до осенней грибной поры. Не торопливо, по кладям перешёл речку Щуровку и обходя малинник спустился с бугра вниз. Ещё с самого раннего утра до полудня шёл дождь, и всё вокруг было вымочено им до нитки. С голых ветвей ольх наземь сыпались капли и оттого окружающий лес словно всхлипывал и стонал и было как-то по-особому зябко и промозгло.
      До зорьки оставалось с час короткого апрельского предвечерня, и я решил пройтиться верхом берегового вала что бы несколько согреться. 
      На вершине высокой ольхи одиноко пел чёрный дрозд. Над поляной, стремительно, цвиркая в полёте промчался, кем-то стронутый с болотной мочажины кулик-перевозчик. Воздух стыл и к ночи обещался лёгкий заморозок. В ельнике, что тянулся в даль речки по правую сторону, где ещё кое где белели островки «измятого» весной снега, пересвистывались рябчики. Я бы так незаметно и прошёл эту небольшую слегка вдающуюся в молодой березняк полянку, если бы не фигура охотника у большой одиноко растущей ольхи. 
       Меня заприметили намного раньше - выдали плотные кусты корьяжника через которые я начал продираться как только выбрался к Сороке и стал огибать ручеёк-протоку. Под моими сапогами шуршала прошлогодняя примятая снегом, иссохшая трава. На голых мочажинах, разбросанных по поляне, цвела неприметная на первый взгляд пушица.
       До начала тяги было чуть более получаса. У горизонта, провожая на покой солнце разлилась малиновым цветом вечёрка. Где-то у берегового отвала в бобровой плотины надрывно ойкал невидимый мне бекас. 
       Незнакомцем оказалась женщина. Моё появление тут нисколько не удивило её. А чего удивляться то впрочем! Сразу было видно, что охотник. А вот она? Зачем тут? Что привело её сюда на берега заброшенной речки Сороки, на эти зарастающие лесным сором, поляны. Кто она? Я никогда прежде её не встречал, хоть и хожу на это тяговое место каждую весну вот уже не один десяток лет.
       - Не удивляйтесь, я тоже охотница - встретила меня восклицанием незнакомка, понимая моё удивление и по видимому стараясь опередить меня в вопросе.
       - А ружьё? - выпалил я.  
       - Я душой охотница - вновь промолвила она и разрешая мне присесть рядом на иссохший берёзовый кряж, слегка подвинулась.
       На вид ей было чуть больше сорока. Не большого росточка, с чёрными как смоль глазами. Одета по лесному - в поношенной теплушке на запах. В брюках цвета хаки, да в полусапожках.
       Я с нескрываемым удивлением разглядывал незнакомку. И нет, видимо, у неё страха нет перед лесом и наступающей ночью - ведь возвращаться-то придётся в полной темноте.  Да и от деревни - версты четыре будет.
       - Небось, думаете, как я тут оказалась?
       Я кивнул головой.
        Хорошо я эти места знаю. Вон там по речке, чуть левее большие омута будут - с них частенько селезней поднимаешь, а вон там, ближе к большой излучине реки Щуровки старые барсучьи норы.
      - А вы давненько сюда приходите? - обратилась она ко мне.
      - Каждую весну. Лучше здешних вальдшнепиных полянок во всей округе нет - заметил я.
      Ранний майский жук, грузно поднявшись с земли наткнувшись на ольховую ветку, и словно оторвавшийся жёлудь рухнул в низ, затерявшись в серости прошлогодней травы. 
      Моё внимание отвлекла малиновка, что перепархивала в изломанном лосями кусту корьяжника и почему-то ни как не хотела с него слетать. Она то слетала в самую гущу нижних ветвей, то вновь выпархивала наверх, суетилась, любопытничала, зорко и настороженно посматривая в нашу сторону, словно стараясь разобраться в том, кто мы такие и зачем тут оказались в столь поздний час. В глубине леса хрипло заворковал вяхирь и прямо над нашими головани держа интервал, пересвистываясь, пронеслась стайка чирков.
      Какое-то время мы вновь сидели молча, словно боясь своим разговором нарушить спокойствие апрельского вечера, думая каждый о своём. До начала тяги оставались считанные минуты. На лес наседали густые сумерки и уже даль начинала сливаться одним единым чёрным пятном.  
      - Валешень, - на распев, мягко произнесла она, смотря по прежнему в глубину лесной вырубки, туда где уже начинали садиться сумерки угасающего дня. Он никогда не называл их полностью, а всегда вот так, ласково, с какой-то загадочностью в слове, перемешанной с искренним любопытством и трогательностью к этой птице. Ведь правда интересная птица? - обратилась она ко мне за ответом.
      Я понял, что «им», она называет какого-то близкого ей человека. Но почему его нет рядом с ней? Вопрос личный и просто так его не задашь.
      Над речкой, что была чуть в стороне от нас, над самыми верхушками кряжистых ольх протянул первый вальдшнеп. 
      - Что же вы сидите? Тяга началась? - словно очнувшись от глубокой думы, выпалила она. - Сейчас вернётся. Пройдёт над ближнем берегом. Ступайте!
      Я в какое-то мгновение подумал, что не отправься я сейчас же на то место, где только что протянул вальдшнеп, она сама ринется туда. 
      Поздний вечер спешно переходил в ночь. Смолкли певчие птицы. За Щуровкой в ельнике ухала неясыть, и стонала акая-то неведомая мне ночная птица. Огромная луна выбралась над самыми маковками вершин ночного леса.
      - Знаете, тогда был точно такой же вече. С прохладцей, тихий, и луна была вот такая же, огромная, яркая в цвете, с морозным ободком.
      - Да вы знаете, вновь обратилась она ко мне, я и о тяге впервые услышала от него, от мужа. Ярым вальдшнепятником был! В первую нашу с ним совместную весну он взял меня на вечёрку. Я ещё тогда противилась, - на какую ещё такую тягу ты меня тащишь? Он меня тогда почти силком привёл. Как раз вон там, и стояли мы. И она показала рукой в ту сторону, где рос уже молодой берёзовый мелятник, прихвативший за десяток прошедших лет добрый угол лесной закрайки. 
      - Местечко-то было тогда чистое. Вальдшнепы как раз тянули над самой Сорокой, а затем, подворачивая на сторону, проходили над руслом Щуровки. 
      Незнакомка засмеялась. 
     - Я тогда частенько вальдшнепихой была и моей задачей было шапку подкидывать, подманивая пролетающего кулика. Получалось. Муж хвалил. Сперва правда опаздывала немного, а потом, ничего, приноровилась. Вальдшнеп при хорошем броске шапки-ушанки тянул прямо на меня. 
     - Надо же, тянул. Не летел, не пролетал, а именно тянул.
     На какое-то мгновение она замолкала пристально всматриваясь в густоту надвигающихся сумерек.
     Пропустив за разговорами  пару долгоносиков краем поляны, я так и не  встал под тягу. Централка так и осталась незаряжённой и тихо стояла за моей спиной прислонённая к ольхе. 
      - А вы знаете, вальдшнеп необычная птица. Словно не от мира сего. Скрытен. Загадочен. И глаза у него какие-то особенные, человечные, смотришь в них и словно растворяешься во взгляде. Да и в тяге своя загадка! Тянуть начинают, словно женихи на вечернюю гулянку выходят. Не правда ли? От этих своих слов она смущённо улыбнулась. 
      Над лесом прохоркал не видимый вальдшнеп и резко смолк.
   - Наверно самочку заприметил и сел, - пояснила она. Смотришь на тянущего валешеня - словно огромный ночной бражник порхает.
    Бывало, возьмёт меня на тягу, посадит рядом на стульчик-складень, а сам рядом стоит весь в ожидании тяги.
     Смотрела я на мужа, на то, как он ожидал тяги, и всегда ему завидовала. Завидовала его страсти.
     - Четыре года тому назад погиб он у меня в автомобильной катастрофе. Судили потом того, кто сбил, да что толку, - к жизни то моего Сашку уже не вернёшь. Она замолчала, тяжело вздохнув. А потом добавила: - Вот и прихожу сюда каждый апрель. Приеду к родителям, а сама на вечёрку сюда, словно к нему бегу, словно ждёт он меня тут.   
      Воздух резанул свистом промчавшийся чирочьей стайки. 
      Сумерки налегли и ночная темень накрыла лес.
      - Вот и ночь наступила - произнесла незнакомка. И нам пора к дому ближе. 
      В остановленном ручье старки чавкая молодой порослью нюньки копошилась ондатра. Заслышав наше приближение, она замолчала, а затем шумно ушла под воду. Вдалеке шумела перекатами старая бобровая плотина, ухала сова и тревожно застрекотав слетел с ели потревоженный нами черный дрозд. 
      Мы перешли речку по огромной ольхашине, удачно сваленной бобрами и зацепившей оба берега. Неспешно с полчаса, прошагав лесной тропкой освещая себе путь фонариком  вышли в край поля на той стороне которого мерцали яркие огоньки уличных фонарей. 
      - Прощайте. До следующей весны, - обратилась ко мне моя попутчица. А спустя минуты по полю в кромешной темноте слышались удаляющиеся шаги да мелькал лучик её фонаря.
      Немного постояв, побрёл и я ближе к дому, прижимаясь к лесу, обходя стороной деревню и выправляя свой путь на старую лесную дорогу. Спустя ещё полчаса был и я дома. 
     Всю дорогу до дому я думал об этой встрече. Надо же даже имени не знакомки не спросил. Словно и не было её со мной в этот тяговый вечер.
     А всё же, как же нужно любить человека, что бы вот так храня память о нём каждую весну приходить на то место, где были счастливы вместе. Придти и зная что ты тут одна, просто напросто под хорканье и цыканье вальдшнепов скоротать вечёрку и возвратиться домой словно со свидания, с дорогой сердцу встрече… 

Copyright 2007—2024 ЗАО "Эскорт-Центр СПб"
Разработка сайта: ЗАО "Кодекс"
Сайт работает по управлением "К:Сайт"