Как на Старом пруду…
Быль-легенда

     Праздник в деревне - Большой день! За деревенскими трудовыми тяготами и не заметишь, как подкрадется красный день к крестьянскому двору, и наступит в деревне трудовая тишина. Хоть и любит бог труд, а только старается мужик в такой день руки к делу не прикладывать. Помолится в избе на красный угол, отобедает «по-праздному», поднимет за здоровье и за помин родных душ чарку-другую и ай да на деревенский большак посмотреть что по чём, как народ Большой день справляет. Так и пройдёт в праздном покое красный день календаря.
      Есть праздники обычные, как говорят у нас в деревне, «властью навязанные», а есть и такие, что отмени власть красную календарную дату, а народ всё одно не послушается - гулять будет. Ему тут хоть кол на голове теши, всё равно отметит - отпразднует. А уж  престольным праздникам  на русской землице почёт особый. В такие деньки каждый деревенский дом, да что там дом, каждый жердяк в покосившейся изгороди молодится. С рассвета тишина в избах - бабы на утренней. А вот с обеда деревня оживает. Слышишь, где-нибудь за дальним околотком и гармошка меха растягивает, к себе подзывает. Хоть и редкостное по нашей сегодняшней жизни это явление, а бывает, что и случается - просит деревенская душа праздника. А то кто-нибудь под гармошку и песнь «поднимет» - и полетит распев по округе, врываясь в дома живым голосом.
      Престольный праздник всегда был особым днём для деревенского жителя. У какой деревни престольный Никола, а у какой и Спас. А вот у нас из покон века престольной была Троица Великая. Травное лето в самом разгаре, коса по лугу ходит, крестьяне в летних жарких заботах, а тут раз - на тебе праздник. Да ещё какой! Любо-дорого посмотреть на дома в Троицу! С самого утра от изб берёзовым духом потягивает: за оконными рамами, в дверных косяках, в ращепах ворот, всюду свежие берёзовые веточки прилажены - так издавна повелось.
      Мы, мальчишки, ох как и любили Троицу за вседозволенность, а самое главное - за доступность к воде. Облиться на Троицу было делом обязательным. Только вот не пускали нас на святой праздник - Троицыну неделю до Святого Духова дня - на дальний болотистый пруд, что был в двух верстах от деревни с края поля. Пруд был старый, осокой да рогозом поросший, но с чистой ключевой водой, и водились там жирные караси. В любой другой день пропадали мы на пруду с утра до ночи, а вот на Троицыну неделю - не смей, боже упаси улизнуть на Старый пруд, словно вожжами, держали нас ребятню.
      Не единожды слышал, как бабка говорила, что в неделю после Троицы до Духова дня выходят в мир людской русалки в поисках «женихов суженых». Принимают они человеческое обличье молодых девок - ни за что не догадаешься - и ходят по округе. Бывает, что и в деревни на вечерки заглядывают. А ещё могут принимать они животный образ, например, птицы-подранка. Погонится за такой горе-птицей молодец, и заведёт она его на прудец или болото, а уж там…
       Я тогда не понимал и спрашивал.
       - А зачем они суженых ищут?»
       - А за тем, чтобы погубить - забрать с собой в водные глубины.
       - А кто такие русалки, откуда они берутся? - не унимался я.
       - Русалки - то? О, сынок, это девки-утопленницы, что пострадали от беззаветной любви. И живут они на старых лесных прудах да лесных болотах. Потому и не ходим мы на Старый пруд - были там девичьи трагедии, - бабка замолкала и посматривала на меня из-под лобья, оценивая,  как её сказ на мою юною душу пришёлся.
       Одним словом, рыбалка на Троицыну неделю нам была на Старом пруду «заказана». Отходила Троицына неделя, и забывали мы про ужасы Старого пруда до следующего престольного праздника.
       А на Старый пруд я любил хаживать. Придёшь, устроишься где-нибудь в самой низминке - вокруг тебя камыши в рост человеческий. Шелестит ветерок рогозником, а ты сидишь невидимый, и всё внимание твое на поплавок устремлено. Ничего замечать не хочешь, только бы карась «долбанул».
       И вот однажды я всё-таки ослушался и отправился на Троицыну неделю на Старый пруд ранним утром. Сказал ещё с вечера, что на ближнем деревенском пруду буду, а сам ранёхонько схватил рябиновое удилище и - на Старый. Зорька едва зародилась, а я уж тут как тут. Расположился, забросил рыболовную снасть поближе к плавающему островку и затих в ожидании клёва. Вдруг слышу на противоположном берегу в камышах непонятные звуки, будто бы кто-то по воде шлёпает, а  из-под самой кромки пруда, укутанной болотной травицей, лёгкая волна нагоняется такая, когда теребишь прутцом дождевую лужу. Испугался я, холод по спине мурашками брызнул, в душе неприятно заныло. А шлепки по воде всё чаще и чаще раздаются, да и волна всё больше подгоняется. А самое главное - все эти звуки по береговой кромке в мою сторону движутся. Выдернул я из воды удилище и бросился опрометью без оглядки домой. Примчался - дух вон. Закинул удилище на сушило курятника и в избу. Отдышался. Хорошо, дома ещё спали. О произошедшем никому ничего не сказал.
     Прошли годы, но в памяти та история отпечаталась на всю жизнь. Как только оказывался на подходе к Старому пруду, так сразу и вспоминал то утро Троицыной недели, когда бежал, сломя голову со Старого пруда. Вроде бы и ружьё за плечами, а всё одно как-то не по себе. Даже на вальдшнепиной тяге не вставал на многочисленных разбросанных в березнячке полянах - Старый пруд был рядом. Замечал, что и местные охотники обходили Старый пруд стороной - недобрая народная молва отпугивала.          
       С годами Старый пруд всё больше зарастал с краёв, обсыхал, мелел и в сильно засушливые годы воды в нём становилось столько, что местная детвора, засучив до колен штаны, прохаживалась по нему, отлавливая прожорливых ротанов, появившихся в пруду не понятно откуда. Мелел, но полностью никогда не высыхал. А к осени, когда жара отступала, и дожди чувствовали себя вольней, Старый пруд поднимался под самые кромки берегов.
        С той поры, когда случилась со мной та история, прошло много лет, но в деревне на Троицыну неделю по-прежнему никто на Старый пруд не ходил.
        Однажды, выбравшись на вальдшнепиную тягу, я решил подождать зорьку у костерка разложив его на самой бровке лесной опушки. И до чего же тяготеет человеческий взгляд к живому огоньку костерка. Словно ворожит играющее пламя взор, навевает думы. Задумавшись, не заметил, как подошёл ко мне незнакомый охотник. Рыжий спаниелька, что был при нём, было сунулся к костру да, почувствовав сильный жар, отбежал прочь, засуетился возле нас на открытой полянке.
          Поздоровались. Оказалось, что охотник он в общем-то местный из соседней деревни, что в трёх верстах, забрёл сюда в поисках хороших тяговых мест.
         - Вот охотники! - начал он. - Тут одного горемыку, зятя моей соседки, спрашиваю: «На тягу ходишь?» А тот глаза свои на меня выпучил и говорит «А зачем?» Вот охотники пошли! Не слыхивали, отродясь, что такое тяга! Им всем лося сразу подавай! А я вот в своей округе всё исходил, теперь вот думаю, нужно подальше отойти - новые места всегда притягательней.
          Я не прерывал монолог своего нежданного гостя - чувствовалась родственная охотничья душа.
          - Везде я тут у вас прошёлся. На Стрелках в прошлую вечёрку отстоял. Всё хорошо, да вальдшнеп там высоко идёт. Я люблю, когда длинноносый низенько тянет, вполдерева, а для этого нужны лесные поляны - протяги. Вот там-то самая тяга будет. Был я и на полянах у Старого пруда. Сильно они заросли за последние годы. Вальдшнеп в самую штыковую идёт. Это не дело! Да и место там нелюдное. Дурной славой с тех мест веет.
          А я молчу - понимаю, о чём речь идёт, но не встреваю, слушаю, что дальше скажет.
         - Мне мои дома так и наказывали: у Старого пруда не становись! Хоть и не Троицына неделя, а всё одно - место не хорошее. Тёща сказывала, как повстречала там прошлым летом  девку. Всё бы ничего, под стать нашим деревенским девка, да вот только глаза у неё чистый малахит  - так и светятся зелёным отливом. А потом вечером она её в деревне у колодца встретила. Тихая, степенная. Но видно, что ненашенских мест. После того вечера она её больше и не видела. А слыхал про Сашку из соседней деревни, что утонул в Старом пруду прошлым маем, аккурат на Троицыну неделю? - обратился ко мне охотник.
      - Слышал! Во всех окружных деревнях судачили, жалели парня.
      - Жалели! - воскликнул мой собеседник. - Говорят, что это русалочьи проделки. На кого глаз положит то всё, живым не уйдешь. Вот и пострадал паренёк! Вскружила одна  девушка парню голову. После деревенских встреч всё тянула к Старому пруду. Всё не шёл. А девушка упрямится. Тянет к пруду. Вот и утащила в конце концов в омут с головой, а там - и женила на себе. Вот так! Хочешь верь, а хочешь нет! Вот теперь болтают, что косари на утрах частенько видят на росном лугу, что в окрестностях Старого пруда, парочку - молодого парня и красавицу-девушку. Появятся неожиданно да так и скроются незамеченными. Кто такие - никто не знает. Что на земле они ищут, может быть, своё потерянное земное счастье?
      Замолчал мой собеседник. Призадумался. Молчал и я. А что тут скажешь против народной молвы, что из уст в уста легенду передает. Может быть, оно и верно - не ходи, куда не надо, в святой день, не болтайся попусту, праздный день есть для дома. Потому и не пускали нас в пору младой юности на Старый пруд в неугодный день, чтоб не растеряли мы там своего будущего взрослого счастья, не обронили бы, где ни будь невзначай малой крупицей…